— А-а! вамъ страшно вымолвить это! Вы дрожите, когда васъ спрашиваютъ о вашемъ сын! Но позвольте васъ спросить, кто довелъ меня до необходимости жить на содержаніи?

— Не я ли? — съ ужасомъ воскликнула бабушка.

— Вы! Вы своимъ глупйшимъ бракомъ разорвали вс связи со своимъ кругомъ и наплодили дтей-мщанъ. Вамъ было весело разыгрывать сладенькую пастушескую идиллію, вы не думали, каково будетъ жить на свт вашимъ дтямъ. Что же прикажете мн длать? Гряды копать? Воду носить? Дрова таскать? Силы-съ для этой работы нтъ; званіе мщанина мн дали, а мщанской силой не надлили. Вотъ вашъ возлюбленный зять стучитъ себ молоткомъ и не горюетъ въ своей берлог, обнимаясь со своею кухаркой-женой.

— Оставь ихъ въ поко!.. Меня теперь поздно упрекать, — сказала старуха, понуривъ голову. — Ты не дитя, теб давали вс средства честно служить, я и теперь могу доставить теб мсто; еще не все потеряно, Пьеръ.

Въ ея голос было что-то молящее, страдальческое.

— Служить! служить! Что вы мн поете псню о служб? Канцелярскія бумаги переписывать, быть писцомъ, — это вы называете службой? Довольно и безъ меня гніетъ этихъ ненужныхъ тварей за канцелярскими столами. Они грабятъ казну, берутъ взятки и съ живого, и съ мертваго, пишутъ кляузы — и наслаждаются миромъ. Они тупоумны, имъ можно такъ жить; не то нужно мн. Но другой дятельности для меня не существуетъ, покуда я нищій, покуда у меня нтъ гроша для осуществленія моихъ плановъ. Я теперь и добываю эти деньги. Цль освящаетъ средства! Вы и наши родственники, бросившіе васъ на жертву нищеты, заставили меня дйствовать такъ, губили меня!

— Теперь поздно упрекать, — повторила бабушка. — Но если ты не можешь служить, если теб нужны деньги для исполненія твоихъ плановъ, то ты можешь не быть подлецомъ: женись!

— Что же вы хотите, чтобы я продалъ себя этому уроду? Нравится вамъ она?

— Не нравится, но ты ршился быть ея любовникомъ и…

— Любовникъ, какъ вы выражаетесь, не мужъ. Онъ не привязанъ къ женщин, и вы волнуетесь подъ вліяніемъ отжившихъ предразсудковъ: нашъ вкъ пошелъ дале ихъ. Теперь…

— Не говори мн ничего, — прервала бабушка, потерявшая терпніе. — Женись или разойдись съ ней, другого пути теб нтъ. Я не хочу имть сыномъ человка, играющаго роль публичной женщины. Слышишь ты? Я не хочу, чтобы ты пятналъ честное имя своей семьи. Я ршилась на все: если ты не согласишься на то или другое, то не знай моего дома. Я тебя прокляну! Слышишь ты?

Бабушка словно воскресла и выросла, она сдлалась такою же гордою женщиною, какою была когда-то.

Дядя схватилъ себя за волосы и стадъ ихъ теребить.

— Проклятіе! Родительскій деспотизмъ! А, такъ вы вотъ какая мать!

Это кричалъ сорокапятилтній мужчина, подкрашивавшій волосы.

— Я честная женщина и не хочу видть развратнаго сына.

Бабушка встала и пошла въ другую комнату. Тамъ она бросилась на постель и глухо зарыдала; силы ее оставили, и она уже опять была слабою, близкою къ могил старухою.

Дядя ухалъ въ бшенств. Рванье волосъ, часто застращивавшее бабушку въ былыя времена, теперь оказалось совсмъ недйствительнымъ средствомъ, только прическа испортилась, да на пальцахъ осталось два-три подкрашенныхъ волоска. Съ мсяцъ раздумывалъ дядя, на что ршиться. Жить съ бабушкою на ея не слишкомъ большія средства ему уже не хотлось: привычка къ роскоши была очень сильна; оставаться на содержаніи и не здить къ матери было невозможно: онъ понималъ, что Катерина Тимоеевна, узнавъ причину его ссоры съ матерью, выгонитъ его вонъ, и потому пришлось ршиться на женитьбу. Вопросъ: быть или не быть, ршился положительно.

«По вашему желанію, — писалъ къ бабушк Пьеръ:- я продаю себя совсмъ: вы не желали, чтобы я былъ на вол. Радуйтесь!»

Свадьба была сыграна въ январ. Наша семья опять сплотилась, но только наружно. Внутреннія связи были порваны навсегда. Если вы наблюдали, читатель, за окружающею васъ жизнью, то вы поймете это ежедневно повторяющееся явленіе. Живутъ разнохарактерные члены одного и того же семейства десятки лтъ подъ одной кровлей, и живутъ, повидимому, мирно и дружно; но стоить имъ только разлучиться на время, — даже не нужно такихъ крупныхъ событій, какія совершились въ нашей семь,- и между этими членами вдругъ ляжетъ непроходимая пропасть. Они ясно увидятъ, что вмст жить, попрежнему жить невозможно. Не думайте, что въ дни разлуки они размышляли о поступкахъ своихъ родственниковъ, совсмъ нтъ! они просто отвыкли отъ нихъ, забыли ихъ привычки и характеры, и теперь, отдохнувъ на свобод и столкнувшись съ ними снова, каждый членъ въ свою очередь чувствуетъ весь гнетъ необходимости подлаживаться подъ чужой характеръ, плясать не подъ свою дудку. Наступаетъ полнйшій разладъ. Какъ привычка примиряетъ человка со всякими гадостями, такъ разлука со старою средою и ея личностями служитъ врною пробою нормальности или ненормальности прежняго быта и прежнихъ отношеній.

Отецъ, мать и я изрдка посщали домъ дяди и старались по возможности удаляться отъ него! Впрочемъ, и супруга дяди, купивъ законнаго мужа, сбросила пошлую маску и не очень дорожила любовью его родныхъ. Она перестала быть Като и сдлалась разсчетливою и умною Катериною Тимоеевною. Дядя сначала вздумалъ открыть типографію на какихъ-то новыхъ условіяхъ, замышляя осчастливить сотни работниковъ: но супруга попросила его сперва сдлать смту предпріятія и, увидавъ призрачность и воздушность плана, не ршилась доврить мужу капиталы, и онъ, отстраненный отъ всхъ заботъ по управленію имніемъ жены, сталъ получать отъ нея ежемсячную плату за свои супружескія обязанности. Плата была не малая, онъ началъ жуировать и держать себя гордо. Либеральныя фразы съ каждымъ днемъ все рже и рже срывались съ его языка. Онъ сошелся съ значительными людьми, полюбилъ танцовщицъ, пристрастился къ двусмысленнымъ анекдотамъ и игралъ въ свт роль богача, пренебрегшаго службой, присталъ къ числу отживающихъ старичковъ, подобно ему подкрашенныхъ, подбитыхъ ватой и длающихъ видъ, что у нихъ такъ-таки совсмъ не болятъ ноги. Катерина Тимоеевна не дремала, смотрла, не даетъ ли мужъ векселей, прибирала его къ рукамъ и ла, какъ ржа желзо. Впрочемъ, они звали другъ друга: Пьеръ и Като, и цловались при постороннихъ людяхъ… Но я забжалъ впередъ.

Въ март мсяц, посл одной изъ стычекъ съ дядею, который отрекомендовалъ меня одному изъ своихъ гостей своимъ единственнымъ наслдникомъ, я ршился не ходить къ нему. Матушку смутило мое ршеніе, она не любила ссоръ. Но я сказалъ, что мн непріятно слушать отъ дурака подобныя рекомендаціи и быть въ глазахъ его знакомыхъ прихлебателемъ и наслдникомъ, ожидающимъ смерти богатаго родственника. Отецъ и мать согласились со мною и позволили мн поступать по моему усмотрнію. Пересталъ я ходить къ любезному родственнику.