Шрифт:
Она засмеялась, это относилось к его горячности; затем опять стала серьезной, чтобы сказать то, что было для нее важно.
— Нет, тогда я не смогу тебя любить. Я должна любить человека деятельного. Мне нужна уверенность, что он тратит себя на стоящее дело. И что делает его чистыми руками!
Герасим не отвечал.
— Милый, не забывай, я ждала тебя, чтобы отдать тебе себя… Всю, до самого донышка…
ИЗ ТЕТРАДЕЙ ЯКОВА ФОМИЧА. «В мае 1816 г. высокая заработная плата была неожиданно снижена на нескольких фабриках. Рабочие протестовали, и некоторые предприниматели согласились снова повысить расценки за работу; только один из них, известный изобретатель механической кружевной машины Хискотт, отказался. Тогда в ночь на 28 июня 17 человек в масках направились к фабрике Хискотта, их сопровождало еще около сотни сочувствующих, оставшихся около фабрики на страже. За полчаса луддиты разрушили 53 машины. Всю фабричную охрану они связали, а одного, по имени Эшер, оказавшего сопротивление, ранили. Окончив свое дело, они вернулись, чтобы пожать руку раненому Эшеру. „Уходите скорей, — сказал он им, — у меня будет доктор“ (В Лоборо)».
Гудки…
Прервали.
Не успела сказать! Или не смогла…
Ольга обвела взглядом комнату. Задержалась на часах, они лежали у зеркала.
Опустила трубку. Одеваться, быстро одеваться!
Она сидела на постели, съежившись, ни мысли, ни желаний, — когда он позвонил… Как он застал ее, ведь она только на полчаса заехала к себе в гостиницу, принять душ; после душа хоть немного лучше почувствовала себя; сидела в халате, съежившись, когда он позвонил…
Одеваться! Ольга встала, пошла к зеркалу…
Остановилась.
Вспомнила, как вытирал он тающий снег с ее лица, снимал его пальцами, ладонями со лба, со щек, с губ.
Вспомнила его руки.
Счастье! Даже в словаре посмотрела; прочла: со-частье, доля, пай… Она хотела общего с ним счастья, она верила, что у нее с Герасимом одна на двоих доля, два неразделимых пая одной судьбы, и ничего иного не существует ни для нее, ни для него… А еще, может, счастье — оно еще и сей-частье? — и его нельзя откладывать, ничего нельзя откладывать, даже на день — ничего из главного; каждый день ведь невозвратим, а всего-то их и вправду…
После сегодняшних потерь чувствовать поддержку Герасима было ей необходимо.
Мужчина… Опора!
Улыбнулась. Женщина в зеркале ответила ей.
Да, опора. Тяжко… И очень нужна опора.
Женщина в зеркале посмотрела на Ольгу серьезно и грустно. Поняла…
…Милый мой, Герасим! Стою посреди комнаты виноватая. Что такое со мной? Ты почувствовал, конечно. Прости мне, золотая моя головушка и нежная моя душенька. Ладно? Наговорила тебе чего не надо было… Все у нас с тобой хорошо, моя умница. Все так. Слышишь?..
Но вот откуда у них в роду широкие скулы?
Элэл читал у Харитона Лаптева… у кого-то еще… это вот у Лаптева: «о кочующих народах, у северных мест лежащих, во Азии Сибирских мест…», потом как-то так примерно: «на островах, около тех проток… в летних юртах… довольствуются рыбою, оленями, гусями… которых великое множество… промышляют песцов белых и голубых, чрез всю зиму… ездят на собаках…» Точно запомнился год, когда была сделана эта запись: 1739. Еще, кажется: «обычай же у них — всегда ез дят со всем домом, нигде ничего не оставляя…» И вот где-то там же, да, там где-то: «русские… издавна, семей около десяти… которые чрез жен своих соединились многие с новокрещеными якутами…», как это там… «и на их природу и обычаи схожи».
Так-то, «на их природу схожи»!
Была ли она якуткой, тунгуской, алтайкой или, может, происходила от ульчей, от ханты, тувинцев, хакасов? Какие таинства древней сибирской истории принесла она с собой в род Элэл, откуда и какими путями пришли в него эти гены, эта кровь, — задержались ли на Амуре, когда предки индейцев двигались к Чукотке по дороге в Америки, или появились здесь с тысячами тысяч всадников, оставлявших за собой каменные столбы, или сохранились после набегов за Великую Китайскую стену? Что это была за женщина, как она одевалась, какая у нее была походка и что, интересно, она любила готовить? А что она рассказывала детям, какие сказки, какие предания?..
Ольга продолжала стоять посреди комнаты…
Все эти месяцы она все спрашивала себя: он? Или — ошибка?.. Ошибки не должно быть, она себя не простит.
Он, отвечала себе, он!
Но…
Вдруг происходило что-нибудь… Что-то он делал, что-то говорил… И опять начинала спрашивать себя: он? Или — ошибка?
При этом интонация у нее получалась такая… Не нравилась ей собственная интонация. Слушала себя — и была собою недовольна.
Да он же, он! Перестань наконец!
То, что она к нему сразу почувствовала, в первый же вечер… То, как он отличался от других… Головушка его, всегда чем-то обеспокоенная. Его глаза, в которых поминутно отражается все, что в нем и вокруг него…
Но вдруг, вдруг она что-то замечала, что-то слышала! И оказывалось: чего-то ей недостаточно… где-то он все же недотягивает, недобирает… и выделяется-то на общем фоне уж не слишком… Она хотела от него большего! Большего, чем он был. Большего — от его головушки, от его глаз… А тут уж принималась работать обратная связь: шло на убыль представление Ольги о Герасиме — исчезало что-то в ее отношении к нему — таял запас первого вечера!