Я выразилъ готовность, и мы пошли въ замокъ. Тамъ мы нашли у огня очень стараго человка въ фланелевомъ сюртук; чистенькій, веселый, онъ сидлъ въ удобномъ кресл. Но къ сожалнію онъ былъ совсмъ глухъ.

— Ну, что, престарлый родитель, — сказалъ Уэммикъ, потрясая ему руку ласково и весело, — какъ вы себя чувствуете?

— Хорошо, Джонъ, хорошо! — отвчалъ старикъ.

— Вотъ м-ръ Пипъ, престарлый родитель, и я желалъ бы, чтобы вы разслышали его имя. Кивните ему головой, м-ръ Пипъ, онъ это очень любитъ. Кивните нсколько разъ сряду.

— Прекрасныя владнія у моего сына, сэръ, не правда ли? — закричалъ старикъ, въ то время какъ я усердно кивалъ головой. — Это настоящая загородная дача, сэръ. Эту землю и великолпныя зданія, возведенныя на ней, слдовало бы поддержать, когда моего сына не станетъ, да, поддержать, чтобы народъ могъ ими пользоваться.

— Вы горды, какъ Пончъ, престарлый родитель, не правда ли? — сказалъ Уэммикъ, глядя на старика съ мягкимъ выраженіемъ на своемъ жолтомъ лиц.

Мы простились со старикомъ и пошли пить пуншъ въ бесдку, гд Уэммикъ сообщилъ мн, куря трубку, что онъ употребилъ иного лтъ на то, чтобы довести свои владнія до ихъ теперешняго совершенства.

— Надюсь, что м-ръ Джагерсъ тоже восхищается ими?

— Никогда не видлъ ихъ, — отвчалъ Уэммикъ. — Никогда не слышалъ. Никогда не видлъ престарлаго родителя. Никогда о немъ не слышалъ. Нтъ; контора — одно дло, а частная жизнь — другое. Когда я ухожу въ контору, я забываю про замокъ; а когда я возвращаюсь въ замокъ, я забываю про контору. И если вамъ не непріятно, я прошу васъ длать тоже самое. Я не желаю, чтобы въ контор знали о моемъ дом.

Конечно, я считалъ своимъ долгомъ исполнить его просьбу. Пуншъ былъ очень вкусенъ, и мы сидли и бесдовали до девяти часовъ.

— Время пушк палить, — сказалъ Уэммикъ, откладывая въ сторону трубку:- это доставляетъ большое удовольствіе престарлому родителю.

Мы вернулись въ замокъ и нашли престарлаго родителя съ раскаленной кочергой въ рукахъ и съ глазами, полными ожиданія, въ виду предстоявшей великой ночной церемоніи. Уэммикъ стоялъ съ часами въ рукахъ до той минуты, какъ наступилъ моментъ итти на батарею, и тогда взялъ изъ рукъ престарлаго родителя накаленную до красна кочергу. Онъ взялъ ее и ушелъ, и вскор пушечный выстрлъ прокатился съ такимъ грохотомъ, что крошечный, игрушечный домикъ содрогнулся, и чашки и блюдечки запрыгали на стол. Престарлый родитель, который чуть не выпалъ изъ кресла отъ сотрясенія, если бы не придержался за его ручки, въ восторг закричалъ:

— Пушка выпалила! Я ее слышалъ!

И я закивалъ головой старому джентльмену такъ усердно, что у меня зарябило въ глазахъ.

Когда церемонія съ пушкой кончилась, Уэммикъ до самаго ужина показывалъ мн собраніе рдкостей. Он были большею частію преступнаго характера и заключали въ себ перо, которымъ былъ написанъ какой-то знаменитый подложный договоръ, дв или три замчательныхъ бритвы, нсколько прядей волосъ и нсколько рукописей, съ признаніями, написанными посл приговора до смертной казни; имъ м-ръ Уэммикъ придавалъ особенную цну, потому что, выражаясь его собственными словами, «каждое слово въ нихъ ложь, сэръ!»

Намъ прислуживала маленькая двочка, которая днемъ присматривала за престарлымъ родителемъ.

Когда она подала намъ ужинъ, который оказался превосходнымъ, мостъ былъ спущенъ, и она перешла черезъ него и отправилась домой.

Уэммикъ всталъ очень рано поутру, и мн казалось, что онъ самолично чистилъ мои сапоги. Посл того онъ занялся въ саду, и я видлъ изъ моего узенькаго окна, какъ онъ притворялся, что пользуется услугами престарлаго родителя, и кивалъ ему усерднйшимъ образомъ. Завтракъ былъ такъ же хорошъ, какъ и ужинъ, и ровно въ половин десятаго мы отправились въ городъ. Постепенно Уэммикъ становился суше и жестче, и губы его все крпче сжимались. Наконецъ, когда мы пришли въ его контору, и онъ вынулъ ключъ изъ кармана, казалось, онъ совсмъ не помнилъ о существованіи своего домика, замка, подъемнаго моста, бесдки и престарлаго родителя, точно все это развялось прахомъ съ послднимъ выстрломъ изъ пушки.

Случилось такъ, какъ мн предсказывалъ Уэммикъ, и мн скоро пришлось сравнивать помщеніе моего опекуна съ помщеніемъ его кассира и писца. Опекунъ былъ въ своей комнат и мылъ руки душистымъ мыломъ, когда я прошелъ въ контору; онъ позвалъ меня къ себ и пригласилъ меня и моихъ пріятелей въ гости, какъ предупредилъ меня Уэммикъ.

— Приходите завтра и запросто.

Я спросилъ его, куда мы должны явиться (потому что я понятія не имлъ о томъ, гд онъ живетъ), и я полагаю, что врный своей привычк — никогда не давать точнаго отвта, онъ сказалъ:

— Приходите сюда, и я возьму васъ съ собой.

Пользуюсь этимъ случаемъ, чтобы замтить, что онъ умывался посл своихъ занятій, точно цлый день дергалъ зубы. У него былъ необыкновенный умывальникъ, отъ котораго пахло душистымъ мыломъ, точно изъ лавки, гд продаются духи. На слдующій день онъ привелъ насъ къ себ въ домъ довольно внушительныхъ размровъ, но съ облзлой краской и грязными окнами. Онъ взялъ ключъ, отперъ дверь, и мы вс вошли въ каменныя сни, пустыя, мрачныя, необитаемыя. Оттуда мы поднялись по лстниц, выкрашенной въ темную краску, и вошли въ комнату, которая была тоже очень мрачная; здсь былъ накрытъ столъ; рядомъ была его уборная и спальня. Онъ сказалъ намъ, что нанимаетъ весь домъ, но рдко пользуется другими комнатами, кром тхъ, которыя мы видимъ. Столъ былъ хорошо накрытъ, — безъ серебряныхъ приборовъ, разумется, — и возл его кресла стояли разныя бутылки и графины и четыре блюда плодовъ. Я замтилъ, что онъ все держалъ у себя подъ руками и самъ накладывалъ всмъ кушанья. Въ комнат стоялъ книжный шкапъ, и я, прочитавъ на корешкахъ заглавія книгъ, увидлъ, что то были судебныя книги, біографіи преступниковъ, процессы, парламентскіе акты и тому подобное. Мебель вся была такая же массивная и дорогая, какъ и его цпочка отъ часовъ.