— И ты долженъ, ты не можешь не бояться за его жизнь, которою онъ рискнулъ ради тебя, не можешь не желать спасти его. А потому увези его изъ Англіи, прежде чмъ пальцемъ пошевелишь, чтобы выпутаться самому изъ затрудненій. Сдлавши это, выпутывайся самъ, дорогой другъ, и я помогу теб.

Посл этого утшительно было пожать другъ другу руки и походить взадъ и впередъ по комнат.

— Ну, Гербертъ, — началъ я, — намъ необходимо узнать что-нибудь объ его жизни. И я вижу только одинъ путь достичь этого. Прямо спросить его.

— Да, спроси его, — отвчалъ Гербертъ, — когда мы будемъ сидть сегодня за завтракомъ.

Дло въ томъ, что, прощаясь съ Гербертомъ, онъ сказалъ, что придетъ завтракать съ нами.

Онъ пришелъ въ назначенное время, вынулъ складной ножъ и сталъ завтракать. Онъ былъ преисполненъ всякихъ надеждъ насчетъ «устройства своего джентльмена совсмъ по-джентльменски». Онъ убждалъ меня поскоре начать черпать изъ его бумажника, который оставилъ въ моемъ распоряженіи. Онъ считалъ мои комнаты и свою собственную квартиру лишь временной резиденціей и совтовалъ мн немедленно искать гораздо боле богатой квартиры, — въ которой онъ могъ бы «поразмяться». Когда онъ кончилъ завтракать и вытиралъ ножъ о свое колно, я сказалъ ему безъ дальнйшихъ околичностей;

— Посл того, какъ вы ушли вчера вечеромъ, я разсказывалъ своему другу о той борьб, за какою васъ застали солдаты на болот, когда мы пришли. Вы помните?

— Помню ли? — сказалъ онъ. — Надюсь!

— Мы хотимъ знать побольше про этого человка — да и про васъ также. Странно какъ-то такъ мало знать, въ особенности про васъ, только то, что я могъ разсказать прошлою ночью. Теперь время очень удобное для разсказа.

— Хорошо, — сказалъ онъ, подумавши. — Вдь вы дали клятву, помните это, товарищъ Пипа?

— Разумется, — отвчалъ Гербертъ.

— И клятва касается всего, что я скажу, — настаивалъ онъ.

— Я такъ это понимаю.

— И еще вотъ что: что бы я ни сдлалъ, я искупилъ и заплатилъ за это, — настаивалъ онъ дальше.

— Пусть будетъ такъ.

Онъ вынулъ трубку изо рта и собрался набить ее табакомъ, но раздумалъ, найдя, повидимому, что куреніе помшаетъ разсказу. Онъ спряталъ табакъ и, засунувъ трубку въ одну изъ петель сюртука, положилъ руки на колни, сердито поглядлъ на огонь, помолчалъ нкоторое время и затмъ, оглядвъ насъ, сталъ разсказывать слдующее.

— «Милый мальчикъ и товарищъ Пипа! Я не стану разсказывать вамъ свою жизнь, какъ псню или повсть изъ книжки. Я скажу вамъ коротко и ясно, не обинуясь. Жизнь моя прошла такъ: посадятъ въ тюрьму и выпустятъ, посадятъ въ тюрьму и выпустятъ. Вотъ такъ и проходила моя жизнь вплоть до того времени, когда я убжалъ съ понтоновъ и подружился съ Пипомъ.

„Я зналъ, что мое прозвище Магвичъ, въ св. крещеніи Авель. Какъ я это узналъ? А такъ же точно, какъ узналъ названія птицъ: воробьевъ, зябликовъ, дроздовъ. Я могъ бы подумать, что все это ложь, но такъ какъ названія птицъ оказались врными, то я подумалъ, что и мое имя врно.

„Какъ только себя запомню, и не встрчалъ души человческой, которая бы пожалла маленькаго Авеля Магвича, а вс-то его боялись и гнали прочь или сажали въ тюрьму. Сажали меня въ тюрьму, сажали, сажали, такъ что я и счетъ потерялъ.

«Вотъ какая жизнь досталась на мою долю, и, когда я былъ еще маленькимъ оборваннымъ созданіемъ, достойнымъ сожалнія, я уже спискаіъ себ прозвище закоренлаго. „Это страшно закоренлый мальчикъ“, — говорили тюремнымъ постителямъ, указывая на меня. — „Можно сказать, изъ тюрьмы не выходитъ“. И тогда они глядли на меня, а я глядлъ на нихъ, а иные мрили мн голову — лучше бы мн измрили желудокъ, — а другіе давали мн книжки, которыя я не могъ читать, и говорили мн рчи, которыя я не могъ понимать. И вчно-то пугали они меня чортомъ. Но что же мн было, чортъ возьми, длать? Вдь долженъ же я былъ чмъ-нибудь питаться. Однако я становлюсь грубъ, а этого не надо. Милый мальчикъ и товарищъ Пипа, не бойтесь, я не буду такъ рзокъ.

„Бродяжничая, побираясь, воруя, порой работая, когда удавалось, — послднее случалось не такъ часто, какъ вы, можетъ быть, думаете; но спросите-ка самихъ себя, охотно ли бы вы дали мн работу; — я былъ воромъ, землепаищемъ, извозчикомъ, косаремъ, я пробовалъ много другихъ вещей, которыя не приводятъ къ добру, пока наконецъ сталъ взрослымъ человкомъ. Дезертиръ-солдатъ научилъ меня читать, а странствующій ярмарочный великанъ — писать.

„На Эпсомскихъ скачкахъ, лтъ двадцать тому назадъ, познакомился я съ человкомъ, черепъ которому я бы разбилъ этой кочергой, какъ скорлупу рака, если бы только онъ мн попался. Его настоящее имя было Компейсонъ; и этого-то человка, милый мальчикъ, я подмялъ подъ себя въ овраг, какъ ты разсказывалъ своему товарищу вчера вечеромъ, когда я ушелъ.

«Онъ выдавалъ себя за джентльмена, этотъ Компейсонъ, и получилъ образованіе. Онъ умлъ ловко говорить, да и собой былъ красивъ. Этотъ Компейсонъ пригласилъ меня къ себ въ товарищи и дловые агенты. А въ чемъ состояло его занятіе, въ которомъ мы должны были быть товарищами? Дло Компейсона состояло въ томъ, чтобы обманывать, поддлывать чужіе почерки, сбывать краденые банковые билеты и тому подобное. Онъ былъ ловкій и изобртательный мошенникъ и мастеръ выходить сухимъ изъ воды и сваливать всю вину на другого. Сердца въ немъ было столько же, сколько въ желзной пил; онъ былъ холоденъ, какъ смерть, а голова у него была, какъ у чорта.