— Вы ни за что не выйдете за него замужъ, Эстелла?

Она поглядла на миссъ Гавишамъ, затмъ на свою работу и сказала:

— Почему не сказать ему правды? — Да, я выхожу за него замужъ.

Я закрылъ лицо руками, но овладлъ собой, не смотря на страшное горе, которое мн причиняли эти слова. Когда я отнялъ руки отъ лица, я увидлъ выраженіе страданія въ глазахъ миссъ Гавишамъ; оно тронуло меня, не смотря на собственное смятеніе и горе.

— Эстелла, дорогая, дорогая Эстелла, не дозволяйте миссъ Гавишамъ уговорить васъ на такой роковой шагъ! Устраните меня навки, — вы такъ и сдлали, я знаю, — но отдайте себя кому-нибудь боле достойному васъ, чмъ Друмль. Миссъ Гавишамъ отдаетъ васъ ему только ради оскорбленія и обиды, которыя это нанесетъ многимъ лучшимъ людямъ, любящимъ васъ, и немногимъ, любящимъ васъ отъ всего сердца. Среди этихъ немногихъ можетъ быть одинъ, который любитъ васъ такъ же сильно, хотя и не такъ долго, какъ я. Изберите его, и я перенесу это, ради васъ!

Моя горячность вызвала у нея удивленіе, какъ будто съ примсью состраданія.

— Я выхожу за него замужъ, — повторила она, боле мягкимъ голосомъ. — Приготовленія къ моей свадьб уже начались, и я скоро буду обвнчана. Зачмъ вы такъ оскорбительно затрогиваете имя моей нарченной матери? Я сама, по доброй вол, выхожу замужъ.

— По доброй вол выходите замужъ! Но вы забыли, какой это человкъ, Эстелла?

— За кого же мн выходить, — отвчала Эстелла съ улыбкой. — Неужели за человка, который скоро почувствуетъ (если только люди чувствуютъ эти вещи), что я нисколько его не люблю? Оставимъ это. Дло сдлано. Я довольна, и мужъ мой будетъ доволенъ. Что касается того, будто бы меня уговорили сдлать это, то, напротивъ того, миссъ Гавишамъ желала бы, чтобы я подождала еще и не выходила замужъ; но я устала отъ той жизни, какую веду, и жизнь эта мн совсмъ не нравится, а потому я охотно перемню ее. Не говорите больше ничего. Мы никогда не поймемъ другъ друга.

— Но онъ ужасный, ужасный человкъ! — въ отчаяніи настаивалъ я.

— Не бойтесь, я не дамъ ему счастія, — сказала Эстелла. — Этого не будетъ! Полноте! Вотъ моя рука. Неужели мы такъ разстанемся, мой пылкій мальчикъ… или мужчина!

— О, Эстелла! — отвчалъ я, и горькія слезы закапали на ея руку, — несмотря на вс мои усилія, я не могъ удержать ихъ, — если бы я даже и оставался въ Англіи и удержалъ бы свое мсто въ обществ, могъ ли бы я примириться съ тмъ, чтобы видть васъ женою Друмля!

— Пустяки, пустяки. Все это пройдетъ.

— Никогда, Эстелла!

— Вы выкинете меня изъ своей головы черезъ недлю.

— Изъ моей головы! Вы часть моего существованія, часть меня самого. Вы были въ каждой строчк, которую я когда-либо читалъ съ тхъ поръ, какъ сюда пришелъ, грубымъ, простымъ мальчикомъ, чье сердце вы уже и тогда поранили. Вы были въ каждомъ предмет, на который я смотрлъ: на парусахъ кораблей, на болотахъ, въ облакахъ, въ свт и мрак, въ втр и въ лсахъ, на мор и на улицахъ. Вы были воплощеніемъ каждой граціозной фантазіи, какая зарождалась въ моемъ ум. Эстелла, до послдняго часа моей жизни вы останетесь частью моей души, частью того немногаго добра, которое во мн есть, и частью зла. Но при нашей разлук я соединяю васъ только съ добромъ и буду вренъ вамъ всегда, потому что вы сдлали мн больше добра, чмъ зла, какъ ни тяжело мн чувствуется въ настоящую минуту. О, Богъ да благословитъ васъ, Богъ да проститъ васъ!

Я изрекалъ эти отрывистыя рчи въ какомъ-то упоеніи своемъ горемъ. Слова мои изливались, какъ кровь изъ внутренней раны. Я прижалъ руку Эстеллы къ губамъ, и поспшно удалился. Но всегда потомъ помнилъ, — и вскор затмъ имлъ на то немаловажную причину, — что въ то время, какъ Эстелла глядла на меня только съ недоврчивымъ удивленіемъ, мрачная фигура миссъ Гавишамъ съ рукой, прижатой къ сердцу, казалось какъ бы застывшей въ безмолвномъ выраженіи состраданія и раскаянія.

Кончено все, все кончено! Я такъ много потерялъ въ эту минуту моей жизни, что, когда я выходилъ изъ воротъ, дневной свтъ показался мн темне, чмъ онъ былъ, когда я въ нихъ входилъ. Нкоторое время я бродилъ по полямъ и боковымъ тропинкамъ, затмъ вышелъ на большую дорогу и пшкомъ пошелъ въ Лондонъ.

Было уже далеко за полночь, когда я перешелъ черезъ Лондонскій мостъ. Проходя по узкимъ переулкамъ, которые въ то время вели на западъ вдоль берега рки, я узналъ путь, по которому мн ближе всего пройти къ себ домой. Меня не ждали раньше завтрашняго дня, но у меня былъ ключъ отъ входной двери, и если Гербертъ легъ спать, то я могъ лечь, не безпокоя его.

Такъ какъ мн рдко приходилось такъ поздно проходить черезъ ворота и, такъ какъ я былъ весь въ грязи и очень утомленъ, то и не обидлся на то, что привратникъ оглядлъ меня съ большимъ вниманіемъ, когда пропускалъ сквозь ворота. Чтобы освжить его память, я назвалъ себя.

— Я не былъ вполн увренъ, сэръ, но думалъ, что это вы. Вотъ записка, сэръ. Посыльный, который ее принесъ, проситъ васъ покорнйше прочитать ее при свт моего фонаря.

Очень удивленный этой просьбой, я взялъ записку. Она была адресована Филиппу Пипъ, Эсквайру, и подъ адресомъ стояли слова: «Пожалуйста, прочитайте это здсь». Я распечаталъ записку, привратникъ поднесъ мн свой фонарь, и я прочиталъ слова, написанныя почеркомъ Уэммика:

Прочитавъ эти слова, я повернулся спиной къ воротамъ и прошелъ въ сосднюю улицу; тамъ я нанявъ запоздалаго извозчика веллъ ему везти себя въ знакомую гостиницу. Я зналъ, что тамъ можно во всякій часъ ночи получить комнату. Какую мучительную ночь провелъ я! Какую тревожную, мрачную, долгую! Какія бы ночныя бредни и ночные шумы не тревожили меня, они не могли отвлечь меня отъ знаменательныхъ словъ: «не ходите домой». Незадолго передъ тмъ я прочиталъ въ газетахъ, что какой-то неизвстный джентльменъ прибылъ ночью въ этотъ самый меблиреванный домъ и легъ спать, и затмъ покончилъ съ собой, такъ что утромъ его нашли мертвымъ. Мн пришло въ голову, что, вроятно, это случилось въ той комнат, которую занималъ я, и, вставъ съ постели, я сталъ осматривать, нтъ ли въ ней слдовъ крови; затмъ отворилъ дверь въ коридоръ, чтобы успокоить себя видомъ отдаленной свчи, около которой, я зналъ, дремлетъ коридорный.