— Я думаю, что онъ былъ гордъ, — сказалъ я.

— Милый Гендель, онъ былъ гордъ. Онъ женился на второй жен тайкомъ, потому что былъ гордъ; она потомъ умерла. Когда она умерла, онъ, должно быть, впервые признался дочери въ томъ, что сдлалъ, и тогда сынъ сталъ членомъ семейства и жилъ съ ними въ томъ дом, куда вы ходили. Сынъ оказался буйнымъ, расточительнымъ и непочтительнымъ… вообще никуда негоднымъ человкомъ.

Въ конц концовъ отецъ лишилъ его наслдства; но, умирая, смягчился и завщалъ ему часть состоянія, хотя не столь значительную, какъ миссъ Гавишамъ. Выпейте еще рюмку вина и извините, если я замчу, что вы напрасно такъ закидываете голову, когда пьете — это совсмъ не красиво.

Я сдлалъ это, увлекшись до самозабвенія его разсказомъ. Я поблагодарилъ его и извинился. Онъ сказалъ: «не за что», — и продолжалъ:

— Миссъ Гавишамъ стала богатой наслдницей и, какъ можете легко себ представить, считалась очень выгодной невстой. Ея сводный братъ тоже получилъ достаточныя средства къ жизни, но, благодаря прежнимъ долгамъ и новому мотовству, скоро прожилъ ихъ. Онъ плохо ладилъ съ сестрой, даже хуже, чмъ съ отцомъ; многіе думали, что онъ смертельно ее ненавидлъ за то, что она будто бы возстановляла противъ него отца. Теперь я подхожу къ самой жестокой части разсказа, но прерву его, чтобы замтить вамъ, мой дорогой Гендель, что салфетка ни за что не влзетъ въ стаканъ.

Зачмъ я старался запихать салфетку въ стаканъ, я самъ не знаю. Но я изо всхъ силъ тискалъ ее туда, не замчая того, что длаю. Я опять поблагодарилъ его за совта; онъ снова отвтилъ самымъ веселымъ тономъ:

— Право, не за что! — и продолжалъ свой разсказъ: — Въ то время всюду — на скачкахъ, на балахъ и въ собраніяхъ — можно было видть человка, который обратилъ свое вниманіе на миссъ Гавишамъ. Я никогда не видлъ его, потому что это происходило двадцать пять лтъ тому назадъ (раньше, чмъ мы съ вами родились, Гендель), но я слышалъ отъ отца, что то былъ красавецъ и очень нравился женщинамъ. Но отецъ мой положительно завряетъ, что только невжественный или ослпленный человкъ могъ принять его за джентльмена, потому что, по его мннію, съ тхъ поръ, какъ свтъ стоитъ, ни одинъ человкъ, не будучи джентльменомъ въ душ, не можетъ быть джентльменомъ и но наружности. Онъ говоритъ, что никакая полировка не можетъ измнить дерево и сдлать изъ березы розовое дерево; чмъ больше вы полируете дерево, тмъ сильне выступаетъ наружу его качество. Ну, хорошо! этотъ человкъ неотступно преслдовалъ миссъ Гавишамъ и прикидывался безусловно ей преданнымъ. Кажется, что до того времени она не проявляла особенной чувствительности, и она этотъ разъ сердце ея смягчилось, и она его полюбила. Нтъ никакого сомннія, что она просто боготворила своего жениха. Онъ пользовался ея привязанностью для того, чтобы занимать у нея большія суммы денегъ, и убдилъ ее купить у брата его долю наслдства — пивной заводъ (который отецъ завщалъ ему) за громадную сумму; онъ говорилъ ей, что, когда онъ сдлается ея мужемъ, то будетъ управлять пивнымъ заводомъ. Вашъ опекунъ въ то время не былъ еще довреннымъ лицомъ миссъ Гавишамъ, и она была слишкомъ горда, чтобы слушаться чьихъ-нибудь совтовъ. Родственники ея были бдны и корыстолюбивы, за исключеніемъ моего отца; онъ былъ тоже бденъ, но не завидовалъ чужому богатству. Онъ одинъ ршился предостеречь ее, говоря, что она слишкомъ много длаетъ для этого человка и слишкомъ ему довряется. Но она, вмсто того, чтобы послушать его совтовъ, выгнала отца изъ своего дома, и отецъ посл того не видлъ ее ни разу.

Мн припомнились слова миссъ Гавишамъ: «Матью придетъ повидаться со мной, когда я буду лежать на этомъ стол», и я спросилъ Герберта, отчего его отецъ такъ ожесточенъ противъ нее.

— Онъ не ожесточенъ, — отвчалъ онъ, — но не можетъ итти къ ней, потому что она сказала, будто онъ самъ надялся попользоваться отъ нея деньгами; поэтому ему и теперь неловко итти къ ней, не только ради себя, но и ради нея. Но вернемся къ нашему разсказу. День свадьбы былъ назначенъ, подвнечное платье готово, гости были приглашены. Наступилъ часъ внчанья, но женихъ не явился. Онъ написалъ ей письмо…

— Которое она получила, — перебилъ я, — когда одвалась къ внцу? Въ восемь часовъ двадцать минутъ?..

— Какъ разъ въ это время, — сказалъ Гербертъ, — и на этомъ час она остановила вс свои часы. Что было въ этомъ письм, кром того, что оно разстроило свадьбу, я не могу сказать вамъ, потому что самъ его не читалъ. Когда она поправилась отъ тяжкой болзни, постигшей ее, она весь домъ оставила въ томъ запустніи, въ какомъ вы его застали, и съ тхъ поръ никогда не видла дневнаго свта.

— Вотъ и вся исторія? — спросилъ я, помолчавъ, въ раздумьи.

— Вотъ все, что мн извстно; по правд сказать, я самъ только догадался, что такъ было дло, потому что отецъ всегда избгаетъ говорить объ этомъ событіи; когда миссъ Гавишамъ пригласила меня къ себ, онъ тоже ничего не сказалъ мн, кром общихъ совтовъ. Но я забылъ объ одномъ. Полагаютъ, что человкъ, которому она такъ не кстати доврилась, дйствовалъ въ согласіи съ ея своднымъ братомъ; что между ними былъ заговоръ, и что они длили барыши.

— Удивляюсь, почему онъ не женился на ней, чтобы завладть всмъ ея имуществомъ.

— Онъ могъ быть уже женатымъ, и кром того братъ ея надялся, что горе можетъ убить ее, — отвчалъ Гербертъ.

— Что сталось съ ея братомъ и неврнымъ женихомъ? — спросилъ я, посл небольшого молчанья.

— Они падали все ниже и ниже, пока совсмъ не погибли.

— Живы ли они теперь?

— Не знаю.

— Вы только что сказали, что Эстелла не родня миссъ Гавишамъ, но усыновлена ею. Когда именно?

Гербертъ пожалъ плечами.

— Эстелла у ней съ тхъ поръ, какъ я познакомился съ миссъ Гавишамъ. Больше я ничего не знаю. А теперь, Гендель, поймите разъ и на всегда: все, что я знаю о миссъ Гавишамъ, и вы теперь знаете.

— И все, что я знаю, и вамъ также извстно, — возразилъ я.

— Вполн врю. Поэтому между нами не можетъ быть ни соперничества, ни недоразумнія. А что касается условія, которое поставлено вамъ для успха въ жизни, а именно: что вы не должны разспрашивать или допытываться узнать о томъ, кому вы обязаны перемной въ вашей судьб, то можете быть уврены, что объ этомъ никто не скажетъ вамъ ни слова, по крайней мр въ моей семь.

Онъ сказалъ это осторожно, ради того, чтобы я понялъ, что вопросъ этотъ поконченъ между нами; я могъ идти безъ боязни въ домъ его отца. При этомъ онъ такъ взглянулъ на меня, что я понялъ, что онъ такъ же увренъ, что миссъ Гавишамъ моя благодтельница, какъ и я самъ.