Что же мн теперь оставалось длать, какъ не послдовать за нимъ въ милую, старую кузницу и тамъ покаяться ему во всемъ и облегчить душу и сердце, и высказать о своемъ новомъ ршеніи?

А ршеніе это заключалось въ томъ, что я пойду къ Бидди, покажу ей, какимъ я вернулся смиреннымъ и раскаяннымъ гршникомъ, разскажу ей, какъ я лишился всего, на чт когда-то надялся, и напомню ей о моихъ признаніяхъ въ первые несчастливые дни. Посл того я скажу ей: «Бидди, мн кажется, вы очень, когда-то, любили меня… если вы еще хоть вполовину меня любите, если вы можете простить меня, то я надюсь, что теперь я сталъ боле достойнымъ васъ, чмъ въ былое время… И отъ васъ, Бидди, зависитъ, останусь ли я работать въ кузниц, вмст съ Джо, или поищу себ другого занятія, въ другомъ мст, или мы вмст удемъ въ отдаленную страну, гд мн предлагаютъ мсто; я еще не далъ ршительнаго согласія, въ ожиданіи вашего отвта».

Таково было мое ршеніе. И посл трехдневнаго срока я отправился на старое пепелище, чтобы привести это ршеніе въ исполненіе; мн остается еще разсказать, какъ все произошло, и тогда конецъ моему повствованію.

Всти о томъ, что мои расчеты на блестящую будущность рухнули, раньше меня достигли моего родного пепелища и его окрестностей. Я нашелъ, что «Синій Вепрь» уже былъ о томъ извщенъ, и замтилъ, что это произвело великую перемну въ обращеніи со мною. Между тмъ какъ «Вепрь» съ горячей настойчивостью искалъ угодить мн, пока я долженъ былъ разбогатть, тотъ же «Вепрь» выказывалъ крайнюю холодность въ этомъ отношеніи теперь, когда я обднлъ…

Когда я пришелъ позавтракать въ кофейню «Вепря», я засталъ м-ра Пэмбльчука, бесдовавшаго съ хозяиномъ. М-ръ Пэмбльчукъ (который нисколько не похорошлъ отъ его недавняго ночного происшествія) дожидался меня и обратился ко мн въ слдующихъ выраженіяхъ:

— Молодой человкъ, я сожалю о томъ, что вы такъ низко пали. Но чего же другого можно было ожидать? Чего же другого можно было ожидать?

И онъ протянулъ мн руку съ величественно-снисходительнымъ видомъ, а такъ какъ я былъ сломленъ болзнью и не въ силахъ былъ ссориться, я взялъ протянутую руку.

— Вильямъ, — сказалъ м-ръ Пэмбльчукъ слуг,- поставьте пирогъ на столъ. Такъ вотъ до чего дошло! вотъ до чего дошло!

Я, нахмурясь, сидлъ за завтракомъ. М-ръ Пэмбльчукъ стоялъ, наклонясь надо мною, и налилъ мн чаю, прежде чмъ я усплъ дотронуться до чайника — съ видомъ благодтеля, ршившагося быть врнымъ себ до конца.

— Вильямъ, — сказалъ м-ръ Пэмбльчукъ уныло, — подайте соль. Въ боле счастливыя времена, — обращаясь ко мн,- я думаю вы употребляли сахаръ? И молоко? Да, употребляли, Сахаръ и молоко. Вильямъ, — подайте кресъ-салатъ.

— Благодарю васъ, — отвчалъ я коротко, — но я не мъ кресъ-салата.

— Вы его не дите? — отвчалъ м-ръ Пэмбльчукъ, вздыхая и нсколько разъ качая головой, какъ будто ожидалъ этого, и какъ будто воздержаніе отъ кресъ-салата должно совпадать съ моимъ паденіемъ. — Правда. Вдь это простые плоды земли. Нтъ. Кресъ-салата не надо, Вильямъ.

Я продолжалъ завтракать, а м-ръ Пэмбльчукъ продолжалъ стоять надо мной, тараща глаза, точно рыба, и громко дыша, какъ онъ всегда это длалъ.

— Кожа да кости! — громко вздыхалъ м-ръ Пэмбльчукъ. — А между тмъ, когда онъ узжалъ отсюда (могу сказать, съ моего благословенія), онъ былъ круглъ, какъ персикъ! Ахъ! — продолжалъ онъ, подавая мн хлбъ съ масломъ. — И вы идете къ Джозефу?

— Ради самого неба, — сказалъ я, вспыхивая невольно, — какое вамъ дло, куда я иду? Оставьте этотъ чайникъ въ поко.

То былъ худшій пріемъ, какой я могъ выбрать, потому что онъ далъ Пэмбльчуку тотъ случай, котораго ему было нужно.

— Да, молодой человкъ, — произнесъ онъ, ставя чайникъ на столъ и отступая на шагъ или два, и говоря для назиданія хозяина и слуги у дверей. — Я оставлю этотъ чайникъ въ поко. Вы правы, молодой человкъ. Въ первый разъ въ жизни вы правы. Я забылся, принимая такое участіе въ вашемъ завтрак, желая для вашего здоровья, истощеннаго безпутной жизнью, подкрпить васъ здоровой пищею вашихъ предковъ. И однако, — продолжалъ Пэмбльчукъ, поворачиваясь къ хозяину и слуг и указывая на меня вытянутой во всю длину рукой, — это онъ, тотъ самый, кого я ласкалъ въ счастливые дни его дтства. Вы скажете — это невозможно; а я скажу вамъ, что это такъ было.

Тихій ропотъ обоихъ слушателей былъ отвтомъ. Особенно тронутымъ казался слуга.

— Молодой человкъ, — говорилъ Пэмбльчукъ, по старому помахивая рукой въ мою сторону, — вы идете къ Джозефу, и вотъ въ присутствіи этихъ людей я скажу вамъ, молодой человкъ, что вы должны сказать Джозефу. Скажите ему: «Джозефъ, я видлъ сегодня моего перваго благодтеля и виновника моего благополучія. Я не назову его имени, Джозефъ, но такъ его называютъ въ город, и я видлъ этого человка».

— Божусь, что я его здсь не вижу, — отвчалъ я.

— Скажите это, и даже Джозефъ по всей вроятности удивится, — возразилъ Пэмбльчукъ.

— Вы въ немъ ошибаетесь, — сказалъ я. — Мн лучше извстно, какой человкъ Джо.

— Скажите ему, — продолжалъ Пэмбльчукъ: «Джозефъ, я видлъ этого человка, и этотъ человкъ не питаетъ зла ни противъ васъ, ни противъ меня. Онъ знаетъ вашъ характеръ, Джозефъ, и ему хорошо извстны ваше упрямство и ваше невжество; и онъ знаетъ мой характеръ, Джозефъ, и знаетъ мою неблагодарность. Въ томъ, что я упалъ такъ низко, онъ видитъ перстъ Провиднія. Онъ видитъ этотъ перстъ, Джозефъ, видитъ его ясно. Этотъ перстъ начертилъ: Награда за неблагодарность къ первому благодтелю и виновнику благополучія. Но этотъ человкъ не раскаявается въ томъ, что сдлалъ, Джозефъ. Нисколько. То, что онъ сдлалъ — хорошо, великодушно, добродтельно, и онъ бы снова сдлалъ то же самое».