Томъ второй
I
Теперь мы вернемся къ нашему старому знакомому, Киту, но не потому только, что имемъ возможность прервать на время нить разсказа: самый разсказъ настоятельно того требуетъ и мы съ величайшимъ удовольствіемъ снова займемся судьбой забытаго нами пріятеля.
Пока описываемыя нами въ послднихъ 15-ти главахъ происшествія чередовались одни съ другими, Китъ усплъ настолько свыкнуться и сжиться съ семьей м-ра Гарланда, что считалъ всхъ ея членовъ — даже служанку Барбару и лошадку — своими друзьями, а домъ его — своимъ домомъ.
Остановимся на минуту. Слово произнести недолго, но если оно дасть неврное понятіе о томъ, что мы хотли имъ выразить, оно сослужить намъ плохую службу. Да не подумаетъ читатель на основаніи вышеприведеннаго извстія о Кит, что, попавъ въ роскошь, онъ сталъ забывать о родительскомъ дом или съ пренебреженіемъ относился къ своему прежнему житью. Напротивъ, онъ постоянно и съ любовью думалъ о своихъ родныхъ. Ни одинъ отецъ, восторгающійся смышленностью и необыкновеннымъ дарованіемъ своего первенца, не могъ бы поразсказать о немъ такихъ чудесъ, какія, бывало, Китъ разсказывалъ о своемъ любимц Яш, бесдуя вечеркомъ съ Барбарой. Ни одна женщина, какая бы она ни была хорошая, не могла, по его словамъ, сравниться съ его матерью. Слушая его, каждый могъ воочію убдиться въ томъ, что бдность не помха людскому счастью.
Любовь къ семь и домашнему очагу гораздо цнне въ бдной сред, нежели въ богатой. Привязанность богатаго человка къ своему дому есть чисто земная привязанность: онъ любить свои великолпныя палаты, свои помстья, полученныя имъ по наслдству, какъ часть самого себя, какъ атрибуты своей родовитости, своего гордаго могущества.
Любовь же бдняка — его единственное имущество — къ своему убогому жилищу, изъ котораго завтра же его могутъ выгнать, коренится глубже, на боле чистой почв. Она исходитъ отъ Бога. Его домашніе пенаты не сотворены изъ золота, серебра и драгоцнныхъ камней — они живыя Божьи существа. И если голыя стны и кирпичный полъ неприглядной хижины освящены и согрты такой божественной любовью, такой семейной привязанностью, эта хижина становится храмомъ.
Если бы т, отъ кого зависятъ судьбы людей, почаще останавливались на этомъ вопрос, если бы они знали, какъ трудно зародиться любви къ семь, къ домашнему очагу, — этому источнику всхъ семейныхъ добродтелей, — въ сердцахъ людей, живущихъ огромными скученными массами, среди которыхъ, большею частью, отсутствуетъ даже понятіе о благопристойности; если бы они, эти могущественные люди, хоть изрдка, сворачивали съ большихъ улицъ, застроенныхъ великолпными дворцами, въ т захолустные переулки, гд ютится бднота, и старались, по мр силъ и возможности, улучшить условія домашней жизни бдняковъ, тогда, я увренъ, многія изъ этихъ убогихъ хижинъ съ большимъ правомъ могли бы указывать на небо, чмъ т высокія колокольни, которыя, горделиво возвышаясь среди притоновъ порока, преступленія и всякихъ болзней, съ презрніемъ и насмшкой смотрять на нихъ съ высоты своего величія. Эта истина — не новая. Ее давно уже выкрикиваютъ глухими голосами несчастные, томящіеся въ больницахъ, тюрьмахъ и рабочихъ домахъ. И это не только вопль трудящихся массъ, не только вопросъ о народномъ здравіи и благосостояніи, который можно освистать въ парламент, а ни больше, ни меньше, какъ вопросъ національный. Кто любитъ свой домъ, тотъ любить и свое отечество, и въ годину бдствій скоре можно положиться на человка, владющаго хоть пядью земли на своей родин, чмъ на того, которому негд преклонить голову.
Китъ не могъ интересоваться этими отвлеченными вопросами: это было не по его части. Онъ зналъ только, что мать его живетъ въ убогомъ домишк, что настоящее его помщеніе несравненно лучше прежняго, и тмъ не мене онъ съ любовью вспоминалъ о своей жизни въ родительскомъ дом и всячески заботился о своихъ родныхъ: часто писалъ матери и посылалъ ей деньжонокъ, въ которыхъ у него теперь не было недостатка, благогаря щедрости молодого хозяина, очень къ нему благоволившаго. Когда его посылали съ порученіями въ городъ и ему случалось быть недалеко отъ дома, онъ непремнно, хоть на минуту, забгалъ къ своимъ, и надо было видть, съ какимъ восторгомъ дти бросались къ нему на шею, какъ вс во двор привтствовали его и съ какимъ любопытствомъ слушали его разсказы о диковинкахъ, которыми кишлъ коттэджъ м-ра Гарланда.
Вс въ дом любили Кита, начиная съ стараго барина до Барбары включительно. Но никто не выказывалъ ему такого расположенія, какъ капризная лошадка. Она стала какъ шелковая; за то, кром Кита, никто не могъ къ ней подойти, словно она ршила, во что бы то ни стало, удержать его около себя и заставить своихъ хозяевъ дорожитъ такимъ конюхомъ. Впрочемъ, случалось, что она и при немъ выкидывала разныя штуки и не разъ пугала своими шалостями старушку-барыню; но такъ какъ Китъ постоянно уврялъ м-съ Гарландъ, что это она только такъ, играетъ, ластится къ своимъ хозяевамъ, старушка наконецъ вполн увровала въ его слова, и если бы теперь пони вздумалъ даже опрокинуть кабріолетъ, старушка утшалась бы мыслью, что у него ничего дурного не было на ум.
Китъ въ короткое время сдлался полезнымъ членомъ въ дом. Изъ него вышелъ не только хорошій конюхъ, но и порядочный садовникь. Кром того, въ свободное время онъ прислуживалъ въ комнатахъ и ходилъ за молодымъ бариномъ, который безъ него не могъ обойтись и съ каждымъ днемъ оказывалъ ему все боле и боле доврія. И нотаріусъ тоже дружелюбно относился къ Киту. Самъ м-ръ Чекстеръ порой удостаивалъ его своимъ взглядомъ или кивкомъ головы и даже обращался къ нему съ шуточками, хотя все тмъ же покровительственнымъ тономъ.
Какъ-то разъ Китъ привезъ молодого барина въ контору нотаріуса, что случалось нердко, и уже готовъ былъ отъхать въ наемную конюшню — покормить лошадку, какъ этотъ самый Чекстеръ вышелъ изъ конторы и во все горло крикнулъ на пони:
— О-о-о!
Онъ долго тянулъ на одной нот, хотлъ ее испугать и тмъ заставить непокорное животное смириться передъ его законнымъ властелиномъ-человкомъ.
— Стой ты, сноби, обратился онъ къ Киту. — Тебя зовутъ въ контору.
— Ужъ не забылъ ли чего м-ръ Абель? удивился Китъ, слзая съ козелъ.