— Да ладно!

Заметно хромая, майор заходит с заднего борта. Вместе с техником-лейтенантом все принимаются толкать машину. Ананьев командует:

— А ну! Раз-два — взяли!

Воробей наконец заводит, машина дергается, дымит, но только глубже погружается передними колесами в воду.

— Ой, ой! Вы меня не утопите? — пугается Зина.

— Не бойсь! До самой смерти жива будешь! — ободряет майор. — А ну, взяли!..

— Не лезь глубоко, Петя, смотри не намочи колено! — говорит из кузова Зина.

Минуту спустя, устав и намокнув, все распрямляются, старший техник-лейтенант вытирает рукавом лоб.

— Буксир надо. Может, еще кто подъедет. Студор, может, подъедет.

— Вот где совсем мелко, — говорит Васюков, отойдя чуть в сторону. — Надо было сюда. Тут брод. Можно перейти.

— Перейти-то можно. А машина? — недовольно говорит старший техник-лейтенант.

— Ладно! Пусть ждет твоя машина, — говорит майор. — Мы вброд. Зина, слазь!

— Петя, нога! Смотри ногу, товарищ майор!

— Что смотреть. Уже мокрая.

— Ну вот.

Зина по колесу спускается в воду, и небольшая группа идет вброд. Впереди, щупая ногами дно, пробирается Васюков с разведчиком. Старший техник-лейтенант оставляет с машиной шофера и присоединяется к идущим.

Минуту спустя все благополучно одолевают брод и вылезают на берег. Тем временем день кончается, за леском опускается солнце. Становится прохладно. Все изрядно намокли, и как только оказались на берегу, принялись выливать воду из сапог и перевертывать мокрые портянки. Зина сухим бинтом перевязывает Ананьеву колено. Тот блаженно откинулся на траве.

— Все мокро! Все мокро! Нельзя же мочить, я же предупреждала, — обеспокоенно говорит Зина.

— Ничего! Ерунда! Заживет, как на собаке. Шесть ран зажило, заживет и седьмая. Вот только как мне дойти?..

— Если машину не вытащат, придется заночевать, — говорит техник-лейтенант. — Куда же без машины.

— Васюков, а ну глянь, что там в этой хоромине? Васюков, натянув на мокрую портянку мокрый сапог, поднимается с берега.

— На, автомат возьми, — говорит разведчик. — На всякий случай. Мало чего…

Васюков приближается к парку и по усыпанной толченым кирпичом дорожке подходит к вилле. Серые, отделанные под гранит стены, узкие окна, две темные ели у входа. На углу второго этажа встроенный внутрь балкон, большое окно мансарды. Аккуратная дверь с медным кольцом закрыта, нигде никого не видно.

— Эй! Есть кто живой?

За дверью слышатся шаги, брякают запоры, и дверь открывается.

— Здрафствуйте, тофарищ!

На пороге стоит старый человек в вельветовой куртке и шлепанцах на босую ногу. На гладко выбритом дряблом лице тревога и угодливость, руки, придерживающие дверь, заметно дрожат.

— Немцев нету? Военных здесь нету? — поправился Васюков.

— Милитар? Нету, нету.

— Сейчас зайдем к вам! — громко, как глухому, говорит Васюков. — Переночевать надо, понимаешь? Шляуфен.

— А, шляуфен! Я, я. Понимаю…

Васюков бегом вернулся на берег, с которого уже поднимались его товарищи. Ананьева пыталась поддержать Зина, но он отстранил ее. На том берегу возле машины остался сиротливо сидеть Воробей.

— Отличный дом там. И какой-то старик. Говорит, можно переночевать.

Пятеро, не спеша, чтобы не обгонять майора, поднялись с берега к деревьям парка, прошли по дорожке к парадному.

Старик-немец уже дожидался их на крыльце. Разглядев впереди майора со звездой на груди, поклонился ему сдержанно, с достоинством:

— Здрафствуй, тофарищ!

— Здоров, здоров! Вот, чуть не утопли возле твоей хаты. Теперь посушиться надо.

— Я, я, — сказал немец, как будто что-то поняв. — Яволь!

— Давай, приглашай в дом.

Старик перешагнул через порог, за ним порог переступили Ананьев, Зина, Васюков и все остальные, прошли в узкую дверь.

Старик привел их в просторную комнату-зал с высокими, завешанными портьерами окнами, темной мебелью и дубовым паркетом, отчаянно заскрипевшим под их ногами. На стенах зала торчали оленьи рога, мерцали какие-то картины в золоченых рамах. На боковой стене возле двери висел огромный гобелен, изображавший бегущих косуль, преследуемых кабанами в окружении буйно разросшейся папоротниковидной растительности. В углу зияло черное жерло камина с низкой чугунной решеткой.

— Вот и добро, — сказал майор, опускаясь на широкий диван, обтянутый коричневой кожей. — Вот и посушимся. А то вон как намокли. Чертов этот ваш брод! Форштей?