— Дать воды?

Сделав два мучительных глотка, Гриневич спросил:

— Рота пошла?

— Пошла, — облегченно вздохнул Васюков. — На той стороне уже.

— Посмотри…

Оставив лейтенанта, Васюков взбежал на откос и присел, высунув голову над дорогой. Внизу возле раненого сидела Пулька.

Дождик все сыпал, все шире расползался туман в лощине, снегу на той стороне речки осталось немного — рваные сизые пятна на мокром пологом склоне, по которому в третий раз бежали автоматчики. Ананьев то бежал, то быстро шел наискось по склону. Вот он нагнулся, торопливо перевернул на спину тело убитого, забрал его автомат. Потом минуту бежал, занимая свое место в цепи, а кто-то, кто шел позади него, надолго задержался над трупом — кажется, снимал сумку с дисками или гранатами.

Рота достигла середины склона. Уже непросто было и различать ее за мглистой завесой дождя, которая, к счастью, скрывала, наверно, автоматчиков и от немцев. Немцы молчали. Трудно было поверить, что они и во второй раз зазевались настолько, что не замечают атаки…

— Васюков! — окликнул Гриневич. — Где рота?

— Пошла, пошла.

— А почему не стреляют?

Васюков не знал, что ответить, и только пожал плечами, не отрывая глаз от высоты. Странная атака продолжалась. Все так же в дождевой дымке, в мертвой тишине плыла цепочка роты.

Верх высоты был уже совсем близко. Уже вся рота скрылась во мгле. Только пристально вглядевшись, можно было различить кое-где под самой вершиной маленький намек на движение. И по-прежнему не было слышно ни выстрела, ни крика, ни голоса — высота замерла, затаилась, молчала.

Гриневич поднял голову и напряженно вслушивался в непонятную тишину. Пулька, забравшись под палатку к раненому, высунула оттуда мордочку и тихо-тихо скулила, поглядывая вверх на Васюкова. Васюков, привстав на колени, замер, боясь произвести какой-нибудь малейший шорох, чтобы не пропустить хоть один звук с высоты…

И тут грохнуло.

Сперва показалось, что это взрыв, но тут же мглистое небо над лощиной туго вспороли пронзительные потоки пуль, вокруг защелкало, завыло — дождливое пространство в мгновение наполнилось звеняще-грохочущей сумятицей огня. Послышался крик, возможно, команда или ругань, однако на каком языке — было не понять. Автоматные очереди слились в сплошной стонущий гул, залпами заухали гранатные взрывы — они заглушили собой все.

Несколько шальных пуль тугими шлепками вошли в насыпь дороги, и Васюков, юркнув вниз, вобрал голову в плечи. Когда он снова высунул голову — все было кончено. Высота замолкла. Он не поверил, подумал, что заложило уши, замотал головой, здоровой рукой поковырял в ухе. Тишина не проходила. Все вокруг смолкло. Тогда он вскочил, поскользнулся, подмяв полы шинели, сполз до канавы.

— Кажется, взяли. А может…

— Дай пить.

Васюков поднес к сжатым зубам замполита край котелка.

— Не идут? — порывисто выдохнул Гриневич.

— Кто?

— За нами не идут?

Васюков снова вполз на насыпь, выглянул — нет, за ними еще не шли.

— Нет никого! — прокричал Васюков, стараясь придать голосу бодрость.

Вокруг было тихо, мокро и совершенно пустынно. Васюков сел боком на откос, то и дело поглядывая то на туманные склоны высоты, то на Гриневича внизу.

— Ну где же они? — опять начал напрягаться под плащпалаткой Гриневич. — А может… накрылись?

— Сейчас, сейчас. Скоро придут, — утешал Васюков, сам теряя уверенность в том, что говорил. — Может, мне сбегать туда? — предложил он.

— Нет, — сказал Гриневич сквозь стон. — Ни в коем случае. Васюков посидел на корточках у его ног и поднялся.

— Пулька!

Пулька выскочила из-под палатки и, ласково взвизгнув, подпрыгнула перед Васюковым, виляя коротким хвостом.

— Пулька, беги к нашим… К нашим, Пулька, пошла, пошла! Туда! Пошла к нашим!

Указывая рукой в сторону высоты, Васюков подтолкнул собаку. И вдруг Пулька взвизгнула по-щенячьи, отбежала немного вперед, тявкнула разок и, выбирая проталины, засеменила к высоте…

— Тошнит! — выдохнул Гриневич, встрепенулся и с торопливой решимостью произнес: — Васюков! Иди в тыл.

— А вы?

— Я уже. Все! Погляди, не идут?

Нет, ни на склонах, ни на дороге никого не было, вовсю сыпал дождь, суживая и без того ограниченное ненастьем пространство. Пульки уже не было видно.

Васюков снова опустился к раненому.

Молча минуту он вглядывался в раненого, не желая беспокоить его своим тут присутствием, но он, видно, услышал и с тихой настойчивостью выдохнул:

— Ты тут?.. Спасибо за Пульку… И это самое… Ведь мы земляки.

— Как? — сорвалось у Васюкова. — Вы разве из Белоруссии?

— Именно. Из Борисова.

— Почему же вы не сказали? — упрекнул Васюков с досадой, опускаясь подле него на колени.

— А зачем? Зачем отделяться?

Вдруг он напрягся, круче запрокинул голову и, вытянувшись, повернулся на бок.