— Ну ты подумай! — продолжал тихо Гриневич. — Было бы кого, а то Чумака! Из-за этого придурка такого гада отпускать. Надо додуматься!

Ананьев повернулся к нему лицом:

— А что, Чумак — не человек, по-твоему?

— Не о том разговор. Человек. Да какой?

— Советский, — сказал Ананьев. — Колхозник! Так что же его — на растерзание немцу?

Гриневич поморщился:

— Давай без общих слов. Давай конкретно!

— Твои же слова. Ты ими бойцам мораль толкаешь.

— Что я толкаю? — Гриневич поискал глазами автоматчика, который перевязывал его и, не найдя, позвал: — Цветков!.. Перевяжите меня. А то… Кровь идет.

Цветков торопливо подполз к Гриневичу и, откинув шинель, посмотрел на бинты. Белый бинт на животе был весь в крови. Он тронул пальцем, кровь была свежей — рана текла. Он испуганно оглянулся на ротного и полез в сумку.

— Я политработу веду… А ты за раз все насмарку!

— А воевать с кем? С кем мне воевать — ты подумал? — Ананьев вскочил на колени и рукою широко взмахнул над насыпью. — Вон, видел: взвода по двадцать человек! А вон высота, видел? Раз не удалось, думаешь, все? Ошибаешься! Приедет Сыромятников, прикажет взять. А с кем брать буду? А?

— Это не оправдание, — еще тише проговорил замполит. — Этого Чумака теперь на километр нельзя подпускать к роте…

Поодаль на откосе поднял голову Щапа.

— Товарищ лейтенант, зачем так? Жаль же Чумака.

— А ну молчи! — строго прикрикнул Ананьев. — Не твое телячье дело!

Цветков, закончив перевязку, откинулся от Гриневича и сел, отрешенно поглядывая то на командира роты, то на его замполита. На изжелта-бледном, каком-то странно-успокоенном лице Гриневича появилось подобие виноватой улыбки. Ананьев, может быть, впервые внимательно поглядел в лицо Гриневича и испугался.

— Ты что, комиссар?

— Дрянь мое дело… Видишь, Цветков и бинтов пожалел… Хотя — что ж… не удалось… довоевать.

— Сволочи! — выругался Ананьев и отвернулся.

В это время с высоты опять что-то прокричал немец, и в небо взвилась желтая ракета.

Неожиданно пленный фельдфебель вскочил с места и истошным голосом закричал, что-то требуя. Ананьев взглянул на Шнейдера.

— Что это он?

— А своим кричит. Чтоб не тянули, вели. Ведите, говорит, русские болваны обменяют.

— Ах, собака!

Все были ошарашены этим криком и возмущены. Не так тем, что он прокричал, как тоном, каким это было сказано. Похоже было, что он вовсе не пленный, а барин, случайно оказавшийся в несколько затруднительном положении.

— Ах ты!.. — хотел выругаться Ананьев, но в это время все услышали далекий голос их Чумака:

— Братцы! Не слушайте! Не слушайте! Что я — начальник какой, что ли… Да пошли они к … матери!.. Чтоб их!..

Чумак вдруг повернулся к сопровождавшему его немцу, замахнулся. Все вздрогнули, когда с высоты долетела коротенькая автоматная очередь… Чумак начал медленно оседать на землю, но еще не упал, как на скосе вскочил Ананьев.

— Ах гады! Ну погодите! Щапа — дуй во второй взвод!

— Есть! — прокричал Щапа.

— Пилипенко в третий!..

— Зараз! — радостно-взволнованно отозвался старшина.

— Приготовиться к атаке! — Я ж вам сейчас покажу болванов! Я вам покажу болванов!..

Ананьев сдвинул кобуру «вальтера» к пряжке и бросил Васюкову:

— Дай каску!

Васюков быстро стащил через подбородок мокрый брезентовый ремешок каски.

— Только там донышко криво подвязано.

— Что?

— Донышко, говорю, неровно подвязано.

— Черт с ним, с донышком.

Он привычно надвинул каску на голову.

— Жареному карасю кот не страшен! — со значением сказал он. — Понял? Смотри за комиссаром!.. Ах, сволочи, болванов нашли!..

Он взглянул вправо и влево — автоматчики вдоль насыпи в напряженной готовности ждали команды, и командир роты дернул язычок кобуры.

— Да, — спохватился он в самый последний момент и перебросил через плечо узенький ремешок планшетки. — Держи!

Правой рукой Васюков на лету подхватил ванинскую планшетку, и не успел еще сопровождавший Чумака немец добежать до своих, как комроты вскочил на бровку дороги.

— Вперед!

Автоматчики быстро повскакивали под насыпью и вдоль канавы бросились к речушке.

Гриневич, будто неживой, ровно лежал под насыпью, незряче подставив начавшемуся дождю бледное, в темной щетине лицо.

— Васюков! — тихо позвал он. Васюков сбежал вниз с насыпи.

— Ну как вы?

— Плохо, брат…