– А я думаю, что открытые Академии пойдет на пользу нашему народу!

Все взоры, в том числе и царя, обратились к говорящему. Это был молодой человек с красивым, нежным лицом. Не смотря на возраст, он держался довольно гордо, даже высокомерно, то и дело поглядывая на государя.

– Ну-ну, речи-то такие не заводи! Поди молоко еще с губ не просохло, – ответил ему один седовласый боярин с большими крупными руками.

Иван усмехнулся и проговорил:

– Ум измеряется не количеством лет. Можно и в двадцать быть мудрецом, и в пятьдесят оставаться дураком. Я это к чему говорю. Наш милостивый государь Димитрий Иванович еще совсем молод, но уже успел повидать другие страны, пообщаться с иноземными людьми. Уж он-то знает, как живут иные народы в отличаи от нас, которые кроме Москвы ничего да не видели на свете. Негоже народу нашему целый век в заперти сидеть, пора уже и на мир взглянуть, и себя показать.

Его речь поддержали остальные молодые бояре и дворяне, радостно заголдя в знак согласия. Димитрий Иванович мог в очередной раз праздновать победу: воля старых бояр была сломлена мнением молодых.

После собрания все разошлись по домам. Недавно вернувшийся по приказу царя Василий Шуйский снова замыслил что-то неладное. То и дело посматривая в сторону государя, он твердил себе под нос: «Придет время и тебя посадят на кол, подлый еретик!»

Не зная истинных мыслей вассалов, Григорий устало потянулся и скинул царский кафтан, слишком тяжелый для носки. Переодевшись в гусарское платье зеленого цвета, он один без охраны отправился во внутренний двор, где паслись дойные козы. Там он остановился, явно кого-то поджидая. И вот его глаза вдруг загорелись, когда вдалеке показался белый платочек среди зеленых деревьев, маленькая сгробленная фигурка пожилой женщины, склоненной над работой завладела всем его сознанием. Легким шагом царь чуть ли ни бегом направился к старушке, которая при виде его встала со скамьи и низко поклонилась.

– Рада видеть тебя в здравии, государь, – проговорила она, стесняясь своего грязного фартука, о который вытерала руки.

Григорий улыбнулся и, по-воровски осмотревшись по сторонам, достал из-за пазухи спрятанный мешочек и проговорил:

– Матушка, я слышал, ты когда-то жила в Галиче.

– Да, мой милый, я родом из Галича, там остались мои родные.

Молодой человек слегка улыбнулся и сказал:

– Я хочу отпустить тебя домой на несколько дней, дабы ты повидалась с родными, но у меня есть к тебе просьба. Исполнишь?

– Конечно, все что скажешь, сделаю.

Григорий на секунду закрыл глаза, едва сдерживая слезы, комок рыданий сдавил горло. Наконец, собравшись с силами, он взглянул на старушку сверху вниз и прошептал:

– Найди в Галиче семью Отрепьевых. Из них про дом Варвары Отрепьевой, вдовы Богдана, матери двух сыновей Юрия и Василия. Передай тайно ей вот этот мешочек, только прошу, сделай все, чтобы никто ничего не видел. Это мой приказ тебе.

Старушка поклонилась и, поцеловав его руку, ответила:

– Не волнуйся, государь, я сделаю, что ты мне сказал. Будь спокоен.

– Я надеюсь на тебя, – с этими словами Григорий развернулся и бегом покинул внутренний двор, боясь, что его кто-то может заметить.

Варвара сидела подле корыта с водой и оттирала от гари большой горшок, в котором ежедневно варила кашу. Что за жизнь у нее? Поначалу пьянство и гибель супруга Богдана, потом бегство старшего сына из Руси и вступление в Речь Посполитую, затем последовал удар, которого никто не ожидал: Григорий объявил себя царевичем Димитрием, сына Ивана Грозного, пошел войной на Годунова, сокрушив неприятеля, потом после воцарения принял инокиню Марфу своей матерью, а ей родной, ничего не осталось. Недавно у нее бывал Смирной, приехавший из Москвы. Весь вечер они коротали за длительной беседой, в которой Смирной обличал ее сына, называя самозванцем и негодяем. Сердце женщины разрывалось на части: умом она соглашалась с родственником, но душа ее тоскавала по любимому сыну, которого она никогда не осмелилась бы осудить.

– Вот, что твой сын наделал! – кричал Смирной, стуча кулаком по столу. – Тебя, родную мать, забыл он. Чужих людей назвал своими родными!

– Ну что ты кричишь, – спокойно ответила ему Варвара, – пусть хоть кто-то из нашей семьи живет в роскоши и ни в чем не нуждается. Я рада за Гришеньку.

Смирной зло выругался и проговорил:

– Дура ты, баба.

– Может быть, но не забывай, что он мой родной сын и кем бы он не был, для меня нет человека любимее, чем он. Не забывай, Гриша твой родной племянник, негоже в моем доме вести такие речи.

– Ха, племянник, – мужчина усмехнулся, желая скрыть катившиеся по его щекам слезы.

Его гложела обида: почему за все время царь ни разу, хотя бы тайком, не передал что-нибудь в помощью своей матери, хотя бы горсть золотых монет на нужды? Почему он, его родной дядя, вынужден скрываться в монастырях, переходя с одного места в другое? Почему его родной брат Василий никак не женится на любимой девушке, не имея средств сыграть свадьбу, в то время, как Григорий уже готовит новый дворец для себя и своей будущей супруге, посылая с гонцами огромные суммы денег и подарки будущему тестю? Все это накопилось и давно лежало в уголках души Смирного, который только сейчас дал волю чувствам.

После этого разговора Варвара еще больше пала духом. Каждое утро, выходя на крыльцо, она смотрела на яблоневый сад, на зеленую траву и в ее памяти всплывали дни, когда много лет назад здесь бегал маленький мальчик с копной светло-рыжих волос, похожий на цыпленка, как бежал он к ней босыми ножками по влажной траве, как прижимался к ее груди и нежным голоском говорил «мама». От этих воспоминаний к горлу подступал комок рыданий, хотелось упасть на землю и, зарывшись лицом в траву, громко плакать, но женщина сдерживала себя, надеясь, что когда-нибудь по этому саду пройдется ее любимый сын, будучи взрослым человеком, а рядом с ним за руку будет идти маленький мальчик, похожий на него, и она первая кинется к ним на встречу, обнимет сына, возьмет на руки внука и все вместе они пройдут в дом, где их будет ждать горячий обед.