Как я прожила этот месяц, я и сама не знаю. Никогда в жизни мне не было так больно. Даже тогда, когда Иллария смешивала меня с грязью. Даже тогда, когда меня предал Артемий. Даже тогда, когда умер папа. Даже тогда, когда после развода я осталась одна с Сережкой и практически без средств к существованию.

Как вы знаете, у меня и раньше бывали романы. Но они скользили как бы по поверхности моей жизни, не задевая и не раня, не заставляя страдать. Мне и раньше доводилось влюбляться. Я очень сильно любила Артемия еще долгое время после развода. Но даже тогда у меня не было чувства, что моя душа растоптана, что я больше никогда не буду легкой и свободной. Меня, случалось, и раньше предавали. Но никогда еще предательство так не жгло меня изнутри, не заставляло сворачиваться в клубок, не выедало внутренности.

Меня спасла Настя, которая фактически перебралась ко мне жить. Больше спасать меня было некому. Лелька вся растворилась в своем романе с Шаповаловым. Она светилась от счастья (и от все новых бриллиантов) и стеснялась своего благополучия, так разительно контрастирующего с моим горем.

Наташка утешала меня как могла, но то и дело сворачивала на тему «Все мужики козлы» и принималась жаловаться на своего Развольского. Дома ее ждала семья, поэтому, слегка всплакнув на моей кухне, она уносилась к своим мужикам. Инка снова уехала в командировку. Зато Настя, которую, как и меня, никто нигде не ждал, каждый вечер готовила еду на моей кухне, впихивала в меня цветную капусту, поила чаем из кружки с носиком, силком тащила под душ утром и вечером, укладывала спать и отвозила на работу.

На работе было легче. Часть моего трудового коллектива благополучно пребывала в отпуске, поэтому мне пришлось самой выйти в поле. Я механически вела дела, улыбаясь клиентам, подгоняя сотрудников, а вечером возвращалась в свою берлогу и ненатуральным голосом разговаривала с мамой и Сережкой по телефону. Уверяла их, что у меня все хорошо, и падала на пол – рыдать. Вскоре в квартиру заваливалась Настя, и процесс утешения, кормления, умывания, раздевания и укладывания начинался по новой. За две недели мы с ней выпили ящик виски, который нам приволок сочувствующий Шаповалов.

Кошмар усугублялся тем, что Лора звонила мне почти каждый день. Ликующим голосом она сообщала, что они с Сашей каждый вечер проходят по три-четыре километра пешком вдоль берега Волги, что он без ума от тертой репы с морковкой, что он подарил ей самую современную модель мобильного телефона и достал новый, до этого незнакомый роман Барбары Картланд, который теперь читает ей вслух на ночь.

Я скрипела зубами, но слушала. Кстати, именно эти разговоры помогли мне выбраться из скорлупы своего горя наружу. В конце концов, я пришла к выводу, что совершенно не разобралась в Петровиче. Ну как Я могла так глубоко и истово полюбить мужчину, способного читать вслух женские романы!

Когда я к концу третьей недели задала этот вопрос Насте, она сдвинула на лоб очки и глубокомысленно изрекла:

– Ну, слава богу, процесс пошел.

– Какой процесс? – поинтересовалась я.

– Оживать ты, мать, начала, – ответила Настя. – Голос разума проснулся.

– Ну правда, мне казалось, что передо мной совсем другой человек – глубокий, интеллигентный, основательный. А он морковку ест и счастлив. Как осел, честное слово.

– Ты же знаешь, – глубокомысленно изрекла Настя, – я не люблю военных. Сапогами пахнут. И этот совсем не лучше, чем все остальные. Одно жалко, пока он тебе голову морочил, ты Шаповалова упустила. А был бы сейчас твой, со всеми своими миллионами.

– А, – махнула рукой я, – не жалко. Я его все равно не люблю, а так пусть Лельке хорошо будет.

– Прокидаешься, – еще глубокомысленнее изрекла Настя и подняла в воздух указательный палец, внушительно помахав им у меня перед носом. – Павла упустила, Шаповалова упустила, этот оказался идиотом, а ты – умница, красавица, человек хороший – сидишь одна и ревешь.

– Не буду больше реветь, – решительно сказала я. – В конце концов, всякая любовь проходит. Даже самая сильная. Я мечтала выдать Лору замуж. Будем считать, что у меня получилось.

– Неужели на свадьбу пойдешь? – заинтересовалась Настя.

– Пойду. Себе назло. Посмотрю на Петровича рядом с этой крокодилицей, прости меня, господи, грешную, и окончательно излечусь.

– Ну-ну, доктор, излечи себя сам, – засмеялась Настя и, оборвав смех, подошла ко мне, обняла меня и расцеловала. – Ты даже не представляешь себе, как я рада, что ты оклемалась. У меня аж сердце болело на тебя смотреть.

Мы с моими девчонками даже выбрались в ресторан. Отметить, что я, по словам вернувшейся из командировки Инки, «встала на скользкий путь выздоровления». Конечно, я еще периодически впадала в меланхолию, даже плакала по ночам, но черный туман, окружавший меня, как вата, на протяжении последних трех недель, рассеялся. Я снова почувствовала, что жизнь – хорошая штука. А мужики… Что ж, мужики приложатся, какие наши годы?

Свадьба Лоры и Петровича должна состояться в эту пятницу. Сейчас утро четверга, а я так и не купила ей подарок. То ли из суеверия, чтобы не спугнуть удачу, так долго обходившую мою незадачливую одноклассницу. То ли все же из ревности.

Разочарованная настоящим, но полная надежд на светлое будущее, утром я все-таки отправилась искать подарок для новобрачной. Как я корила себя, что не удосужилась побывать у нее дома! Теперь я абсолютно не представляла, что подходит к ее интерьеру и есть ли таковой вообще. Поэтому два бронзовых подсвечника, выполненные в стиле восемнадцатого века, отмела сразу. Вслед за ними отправился прозрачный сервировочный столик и никелированная штуковина, которая, по замыслу создателей, крепится под люстрой и создает настроение.