– Ты не помнишь – долго люди растут? – спрашивает Верочка.

– Лет до двадцати, – говорю я.

– Время придет! – нервно и требовательно кричит Магда. – Придет время!

– Придет, придет, – торопится подтвердить Верочка, и старушка успокаивается.

Вечером жду обязательного взрыва. Я думаю – вот тоненький голосок у женщины, нежный, а проникает даже сквозь стены.

– Что ты сказал? Котлеты холодные?! Я же при тебе их грела! Это невыносимо. Не могу больше жить с этим человеком!

Мне не нужна соль, но я иду за солью. Дверь, по обыкновению, открыта. Верочка сидит у телевизора, включенного без звука. Нюма вяло пережевывает остывший ужин.

– Соседи, – говорю я, – сыпните белого яду.

– Мы тебе вчера сыпали, – хмурится Верочка.

– Все съел.

– Садись, – говорит Нюма. – Хочешь котлету? Очень вкусная котлета, только холодная.

– Еще одно слово – и я уйду, – решительно заявляет Верочка.

Беру котлету, пробую.

– Нормально горячая пища, – говорю я. – Ты не прав.

С дивана доносится всхлип-стон, победительный и страдательный одновременно. Котлета быстро кончается.

– Очень вкусно, спасибо, – благодарю я.

– Хочешь еще одну? – предлагает Верочка.

– Нет, воздержусь. Хватит мозоль отращивать.

– Ты слышал, – говорит Верочка Нюме. – Человек думает о себе, о своем здоровье. Понимает, что обжорство не доведет до добра. А ты на себя в зеркало посмотри. Вот встань и посмотри сейчас же!

– Самый толстый человек на свете весит триста шестьдесят килограммов, – говорю я. – Рекорд Гиннеса.

– Мы скоро перекроем, – усмехается Верочка и тянется за пультом. Телевизор становится говорящим. Сейчас начнется очередная серия «мыльной оперы». Я могу быть свободен. Минут сорок у соседей будет тихо, если не считать страданий экранных. Ухожу.

– Может, в шахматишки? – останавливает меня Нюма тихим вопросом.

– Можно, – говорю я.

Мы странно играем в шахматы. Мы сидим перед доской, на которой расставлены фигуры, не трогая ни одну из них.

– Что делать? – спрашивает Нюма. – Так дальше жить нельзя. Ее все раздражает. Ну, абсолютно все: как я говорю, как молчу, как зубы чищу и как одеваюсь… Только иногда, ночью, все нормально.

– Значит, уладится, – говорю я. – Есть шанс.

– Ты думаешь?

– Уверен.

– Не надо было нам уезжать, – вздохнув, говорит Нюма.

– И стареть тоже не надо, – говорю я.

– Это точно, – соглашается Нюма. – Вот скажи, зачем человек на свет родится?

– Чтобы жить, – говорю я. – И все? А что тебе еще нужно?

– Ну, не знаю… Все-таки одной жизни человеку мало.

– Хочешь прожить две?

– Да не в этом дело… В радости жить хочется. Жизни вовсе не получается, если в ней радости нет… Вот она не понимает.

– Ей в радость тебя пилить, в удовольствие, – говорю я. – Бывает и так. Ты потерпи.

– Я терплю, – вздыхает Нюма. – Сам видишь… Только опять же в радость жить хочется.

– Тогда давай пива выпьем? – предлагаю я.

– Давай, – соглашается Нюма.

Однажды безумной Магде удалось выскочить из дома без сопровождения. Я встретил ее на автобусной остановке. Вокруг Магды собрались люди. Они хотели помочь «русской» старухе, но не знали чем.

– Время придет! – отчаянно кричала Магда дрожащим голосом, и по ее морщинистым щекам текли неестественно крупные слезы. – Время придет!

– Извините, – сказал я, протиснувшись к Магде, и сел рядом с ней.

– Время придет?! – с надеждой повернулась ко мне старуха.

– Придет, – сказал я. – Куда мы денемся, обязательно придет.

Старик Гаврилов ел все, кроме горохового супа. Он глотал любую еду, кроме жареных гвоздей и этого супа. Гаврилов даже запах гороха не переносил. Мне же всегда казалось, что горох ничем не пахнет, но Гаврилов утверждал, что вонь от этого безобидного продукта слышит за версту.

Однажды мы крепко выпили со стариком Гавриловым, и он сказал: гореть ему в аду как раз из-за этого самого гороха. Я тогда плохо соображал и решил, что это шутка насчет ада, а у Гаврилова просто организм скверно воспринимает подобную пищу – и все.

Мы в те годы постоянно шутили, ерничали, а серьезно говорить боялись. Страшно было – говорить серьезно.

Но старик в тот вечер несколько раз повторил насчет гороха, и я понял: надо бы спросить, почему он сходит с ума на эту тему, хотя бы потому, что еще не один человек в мире не продал свою душу Сатане за гороховую похлебку.