– Это правильно, – сказала баба Тася. – Поедем, чего там. Куда я теперь без вас?

Шрайбер взялся за решение задачи решительно, целеустремленно, с разработкой плана тактических мероприятий. Он по-научному подошел к проблеме «умыкания» бабы Таси.

Илье потребовалось всего две ходки в синагогу. Он объяснил коллективу задачу. Его сразу поняли, и вскоре Шрайбер познакомился с шустрым дедом лет девяноста, не меньше. Старик согласился за небольшое вознаграждение взять в жены бабу Тасю и отправиться вместе с ней и Шрайберами в Израиль. Разрешительная бумага от отца внука обошлась Илье еще дешевле.

Так они все и оказались в городе Петах-Тиква, но живут отдельно. Баба Тася наотрез отказалась поселиться со Шрайберами, и не собирается покидать своего законного супруга. И тот очень доволен создавшимся положением.

– Раз брак твой настоящим оказался, – шутит Шрайбер, – отдай деньги.

– Фигушки, – говорит старик по имени Фима. – Накося-выкуси!

Это он уже набрался словечек разных от бабы Таси.

О чем еще надо вспомнить? Конечно, не нашел Шрайбер работу по профессии. Первое время тянул на стипендию Фонда Шапиро, потом устроился в лабораторию химического завода. Моет пока пробирки и реторты, но со временем надеется на повышение.

Впрочем, у него теперь другая цель в жизни: воспитать любимого внука. И Шрайбер убежден, что на этот раз цель его совершенно верна. Есть, правда, проблемы. Внук бегло разговаривает на иврите, а Илье язык предков плохо дается. Но он надеется, что вскоре внук одолеет английский, и они начнут объясняться не только на сленге замечательной деревни Кузино, но и на языке Шекспира.

Однажды Григория Канторовича спросили, почему он решил перебраться в Израиль из Москвы? Старик ответил так:

– Не имеет значения, где умирать. Главное, где жить.

Вот такое настроение было у человека. Он панически боялся смерти и философствовал на эту тему, чтобы как-то скрыть этот страх.

Не был Канторович так уж стар, и в свои шестьдесят восемь лет не выказывал особых признаков дряхления. Ну, шею поворачивал не так быстро, как в молодости, слегка прихрамывал, припадая на левую ногу, и не каждую красавицу провожал жадным взглядом. Но это нормально. В любом возрасте, как известно, свои радости. Беда Канторовича была в том, что радостей этих он не находил и не желал искать.

Прихрамывать стал Григорий в результате автомобильной аварии. Сломанное бедро срослось с некоторым укорочением ноги. Впрочем, не было у Канторовича необходимости опираться на палку. Одна знакомая дама даже сказала ему, что некоторая хромота идет Григорию при его снежной седине и высоком росте.

Теперь остановимся на одной особенности характера Канторовича.

Старик (я все-таки обозначу так этого человека) и до аварии терпеть не мог скоростной транспорт: ракеты, самолеты, автомобили и даже поезда железной дороги. Его раздражала быстрота перемещения. Он считал, что спешка виновата в быстротечности человеческого существования. Раньше, по его убеждению, когда люди передвигались пешком и на лошадях, они за сорок лет проживали больший срок, чем ныне за восемьдесят. Он был убежден, что дело не в сроках жизни, отпущенных человеку, а в качественном наполнении бытия.

Канторович, как думал, так и жил. В гости к единственному другу Эфраиму старик ходил пешком. А квартировал этот Эфраим в семи километрах от дома Григория.

– Эфка, – говорил Канторович, без особого труда поднявшись на четвертый этаж дома без лифта, – ты только подумай, куда летят эти куски железа?

– Да, да, – улыбался друг, зная, что у Канторовича ответ готов.

– Они летят на кладбище автомобилей. – Старик поднимал к потолку указательный палец правой руки. – И сами они, все эти роскошные «форды», «мерседесы» и «хонды» – гроб для тех, кто сидит внутри.

Друг – добрый человек – не любил и не понимал склонность к образному мышлению и философским обобщениям, но к Григорию относился хорошо, а потому всегда улыбался в ответ, чуть заметно покачивая головой.

Из всех слов, придуманных человечеством, он чаще всего произносил слово «да». И не жалел повторять это простое выражение в любых обстоятельствах. Этим пользовались многочисленные друзья и знакомые Эфраима. Самые сомнительные схемы и умозаключения находили у этого человека обязательную поддержку.

– Да, да, – говорил Эфраим с улыбкой. – Да-да-да…

Дело в том, что долгие годы он служил под началом крайне властного человека с тяжелым, нетерпимым характером. А работу свою Эфраим любил. Вот он и изобрел метод, при котором можно устоять перед начальством, но кое-что сделать по-своему. Эфраим был убежден в глубине души, что слова ничего не значат. Главное – поступки. Он как-то прочел в популярном журнале статью о знаменитом философе Скиннере, проповеднике тех же принципов, улыбнулся, покачал головой и сказал сам себе: «Да, да, да», что он делал в свой адрес довольно редко.