Но вот зимой 1998 года, в холодный, дождливый и ветреный день, он появился на пороге нашей квартиры, вытащил из кармана лист газеты на русском языке и произнес, по обыкновению слегка заикаясь: «Он умер! Все! Он умер, наконец!»

– Кто умер? Неужели Арафат? – назвал я первое пришедшее на ум имя.

– Нет, академик Василий Сталинович Первухин, мой бывший шеф. Человек, укравший мое изобретение. Человек, взявший с меня страшную тайну не рассказывать об изобретении этом никому и никогда. Все! Заклятие снято! Ты будешь первым, кто узнает тайну смерти человека.

– Можно и подождать, – сказал я. – К чему нам это, пока мы живы.

– И это говоришь ты?! – возмутился мой гость. – Человек, который презирает атеистов.

– Понятно, – усмехнулся я. – Пинхас Лигман нашел еще одно доказательство бытия Божьего.

– При чем тут это?! – возмутился мой гость. – Так слушай же: «Жизнь теряет содержательность и интерес, когда из жизненной борьбы исключена наивысшая ставка, то есть сама жизнь».

– Опять Фрейд? – спросил я.

– Да, он! – решительно подтвердил Пинхас. – И гением этим сказано: «Если хочешь вынести жизнь, готовься к смерти».

Стемнело. За окном шумел ветер, по стеклу били плети дождя. И тут погас свет, как это часто бывает в нашем городе во время ненастья.

Мы сидели у стола в полной темноте. Я предложил зажечь свечу, но Лигман попросил не делать этого.

– Нельзя зажигать свечи всуе, – сказал он. – Грех это. Лучше газ запали. И светло будет, и тепла прибавится.

Первый раз слышал о грехе, связанном с таким безобидным предметом, как свеча, но спорить не стал… Мы сидели у стола при свете газовой горелки, пили кофе, и Лигман начал рассказ о своем великом изобретении.

– Случай всесилен, – сказал он. – Мы в его власти. Ученый всю свою деятельную жизнь будто участвует в лотерее. Повезет – выиграет, не повезет – так и не сможет сказать своего слова.

– Но везет-то далеко не каждому, – робко возразил я.

– Верно, – кивнул Лигман. – Просто человеку одаренному достается больше билетов. Его шансы на удачу предпочтительней. Вот и все. Но в моем случае и степень таланта не имела никакого значения.

Мой гость замолчал. Торопить его не хотелось. Если честно, в тот момент меня не слишком интересовало давнее открытие Лигмана. Я вообще и всегда относился с изрядной долей скепсиса к таким людям, как Пинхас, и считал всех представителей этого неугомонного племени безумцами.

Всполохи грозы время от времени освещали вдохновенные, но тяжелые черты лица моего гостя, его всклокоченные, седые волосы. В тот вечер Лигман был очень похож на классическое изображение Бетховена. Мне даже показалось, что раскаты грома повторяют первые такты Третьей симфонии великого композитора.

– Итак, случай, – тихим голосом продолжил Пинхас. – В тот вечер я и мой ассистент занимались одним любопытным материалом. Труп эксгумировали через две недели после захоронения, и нам следовало проверить, поражены ли ядом останки Бублика… Не нужно улыбаться. До конца жизни буду помнить кличку того криминального авторитета.

– Извини, – сказал я, все еще без особого почтения внимая рассказу моего приятеля. – Но посуди сам: «Отравленный бублик» – звучит не очень серьезно.

Пинхас Лигман тяжело вздохнул и поднялся.

– Нет, – сказал он. – Ты еще не созрел, чтобы понять и осмыслить мое изобретение. Очень жаль. Видимо, я зря пришел к гуманитарию… Хотя, вполне возможно, дело не в профессии, а в направлении ума, что ли. В тебе слишком много жажды жизни и страха смерти, а здесь нужна норма.

Я обиделся на справедливую, надо думать, критику, и не стал задерживать Пинхаса. Он вышел, но через минуту вернулся.

– Лифт не работает, – сказал он. – И черт тебя дернул поселиться на двенадцатом этаже. Топать вниз по темной лестнице не самое приятное занятие. Впрочем, подниматься еще противней.

И он снова присел к столу, попросил вместо кофе стакан простой воды, но пить не стал, решительно отодвинул кружку и произнес, глядя мимо меня:

– В те годы все разваливалось в России, расползалось по швам. Наши хозяйственные службы работали из рук вон плохо. Не знаю уж почему, но в мою лабораторию зачем-то притащили инсфектор – новейший прибор для определения биотоков мозга. Ну какие могут быть биотоки у объекта нашего исследования? Я сразу же попросил убрать этот чертов инсфектор. Мне пообещали это сделать, но, как известно, обещанного три года ждут.

Так вот, мы (я и мой ассистент Сеня Волох) закончили с Бубликом, взяли срезы его тканей для анализа и фаланги пальцев, и тут Сеня говорит:

– Петр Наумыч, давайте проверим биотоки у этого парня.

– Сеня, – сказал я. – Какие могут быть биотоки у покойника. Ты, насколько мне известно, окончил медицинский институт, а не цирковое училище.

– Верно, – не стал спорить Волох. – Извините. Сам не знаю… Дурь какая-то померещилась. Пойду домой, если не возражаете.

Он ушел, а я остался один в лаборатории. Дело в том, что биохимический анализ костей и тканей я обычно делал сам. Работа эта тонкая, требует большого опыта и знаний. Волох был талантливым парнем. Со временем я стал доверять ему, как себе, но тогда не решился – слишком этот Сеня был молод… Где-то примерно через час покончил с анализом. Выяснилось, что Бублика не потчевали ядом перед удушением.