– Погодь! Подумать надо, прежде чем входить.

– А что тут думать? – Цветанка решительно тряхнула слипшимися в сосульки соломенными космами и шагнула вперёд, не обращая внимания на окрик «стой!»

Несколько шагов в нарастающем звоне тишины – и прозрачный, но непробиваемый купол одиночества накрыл её. Цветанка оторопело обернулась – ни Вратены, ни Малины, ни Голубы… Никого! Будто она за эти несколько шагов прошла много вёрст в сапогах-скороходах. Воровка заметалась, окликая спутников, но лишь насмешливое эхо издевалось над ней, превращая её голос в нелепые отзвуки.

– Эй, кто-нибудь! – позвала Цветанка.

– …нибудь… нибудь… дурой не будь, – скоморошничало эхо.

– Кто тут? – возмущённо рыкнула воровка, озираясь.

– …тут… тут… г*на в тебе с пуд, – отозвался ехидный невидимка.

Нет, это не могло быть эхо! Какой-то наглый насмешник прятался за деревом и выводил её из себя, забавляясь, и Цветанка решила непременно найти нахала и задать ему хорошую трёпку.

– Ну погоди, я тебя достану! – грозилась она, бегая по лесу в поисках наглеца-пересмешника, но не обнаруживая ни одной живой души.

– …стану… стану… мозгов бы твоему жбану, – дразнился несуразный писклявый голос.

Его отзвук роем невидимых пчёл загудел вокруг Цветанки, щекоча ей и уши, и душу горячим ужасом. Она задёргалась, замахала руками, отчётливо чувствуя на себе тысячи крошечных лапок и крылышек, но никого и ничего по-прежнему не видя.

– Отстаньте! – завопила она, принимаясь кататься по земле.

Незримые лапки всё равно щекотали её, и её ёрзанью не было видно конца и края. Крутясь волчком, Цветанка вдруг наткнулась на чьи-то широко расставленные ноги. Слава богам! Воровка было выдохнула с облегчением, решив, что наконец-то нашла остальных.

– Вратена, а я уж думала…

Однако вместо Вратены над нею зловеще склонилась долговязая худая фигура с козлиной бородкой и мертвенным глазом, затянутым бельмом.

– Что, оладушка моя сладенькая, думала, что утопила меня? – зловонно дыхнул рот, полный гнилых зубов. – Меня-то беленой опоила, да только совесть свою не задушишь, не отравишь!

Вопль вырвался безумной птицей, взвился к верхушкам деревьев, и Цветанка бросилась бежать… Но из-за каждого дерева выскакивали всё новые и новые Гойники – и живые, и распухшие зеленолицые утопленники в ошмётках подштанников, воплощая один из её ужасов. Много времени прошло с тех пор, когда Цветанка вздрагивала при мысли о всплывшем трупе вора, но этот выдавленный на задворки души образ пожелал мучить её именно теперь! Он брал количеством, давил целым войском двойников, скаливших безобразные зубы и тянувших к Цветанке длинные и склизкие, как лапша, пальцы со всех сторон.

– Ты мёртв! Тебя нет! – хлестнула она кнутом истошного вопля это видение.

Нет, оно не разбилось от её голоса – Гойники продолжали наступать и окружать, и Цветанка, как загнанный зверь, зарычала и выхватила засапожник. Взмах за взмахом, удар за ударом – Гойники даже не сопротивлялись, падали один за другим, а Цветанка покрывалась липкой, тёплой кровью с головы до ног. Но меньше врагов не становилось, новые двойники шагали из-за деревьев, дыша ей в лицо смрадом утробы и усмехаясь: «Ы-ы-ы…»

– Лгунья, бессовестная маленькая обманщица, – шипели они. – Как же ты людям в глаза смотришь? Как тебя с твоей ложью земля-матушка носит? Смотри, смотри, что ты в себе пестуешь годами!

Цветанка глянула себе под ноги и не увидела земли. Потоки бурой мерзко воняющей жижи обнимали ей щиколотки, пенились, а из лопающихся пузырей с зеленоватым дымком выходил такой мощный смрад, какой могла издавать только огромная куча гниющих трупов. Цветанка взвизгнула от чувства липкой гадливости, но ей было даже не за что ухватиться, чтобы подняться над этой мерзостью: ни одной ветки поблизости, ни одного камня. Множество Гойников потешалось над нею с деревьев, высовывая длинные синюшные языки. Лес наполнился гулким, протяжным скрипом: это стонали старые ели и сосны, вытягивая из земли корни. Даже ими овладело омерзение, и они брезгливо отряхивали зловонную жижу, шагая корнями-ногами. Цветанка, увидев кочку, островком выглядывавшую из бурого моря вони, устремилась к ней, но поскользнулась и плюхнулась в пахучее месиво во весь рост.

Странно, но оно пахло землёй и травой, а также было щекотным, как головки мелких цветов под её лицом… Мерзкое видение растаяло, но лес погрузился в молочную завесу тумана, из которой торчали отовсюду коряги и мёртвые сучья. Сухие веточки хрустели под шагами Ярилко, который, роняя с пальцев клюквенно-алые капли крови, с жуткой усмешкой надвигался на Цветанку из глубины леса. Красным платком обвивала его шею глубокая ножевая рана, тёмным нагрудником пропитывая ткань рубашки, а с серых шевелящихся губ слетал шелест:

– Подлый крысёныш… Напал на меня, когда я был пьян и безоружен! Это, по-твоему, было честно? По-братски?

Кровь пузырилась на ране, когда он говорил, а голос полубеззвучно сипел: нож, видимо, повредил ему связки. Ноги Цветанки онемели, словно отсиженные, и она на одних руках оттаскивала тело назад, пока не наткнулась спиной на шершавый ствол дерева. Мёртвое безумие шипело из выпученных глаз Ярилко, бескровные губы кривились в немых проклятиях, а рука тянулась к горлу Цветанки.