– Да, он же к счастью, – удивилась моя мама, – и наш раввин Ребе так сказал!

– Я не знаю, что вам там сказал ваш раввин, но я-то знаю, у меня уже третий развод, – серьезно пояснила Серафима Моисеевна.

– Оно и видно, – усмехнулся мой отец.

– Матильда, я запрещаю тебе жениться! – неожиданно солидным басом заголосила Серафима Моисеевна.

– Мам, ну, успокойся, – Матильда нервно прохаживалась по комнате и покусывала ногти.

– Молодые и сами разберутся с этим подарком, – попыталась успокоить Серафиму Моисеевну моя мать.

– Только не надо вмешиваться в их дела, – не менее уверенная в себе прокричала Серафима Моисеевна.

– Матильда, если ты станешь такой же женой, то я повешусь, – шепнул я ей на ухо, Матильда с озорной улыбкой поглядела на меня, потом схватила быстро за руку, и мы убежали из дома. Несколько часов мы, как дети, взявшись за руку, бродили по городу и, присев то на одну, то на другую скамейку, нежно целовались, так мы словно проверяли самые различные места в городе на удобность такого молодого и безобидного секса.

– Если ты со мной разведешься, то я тебя убью! – зажмуривая глаза и целуя меня, прошептала Матильда.

– А я тебя убью! – прошептал я.

– Договорились, – засмеялась Матильда и снова своим жадным языком, словно жалом, погрузилась в меня.

Когда мы пришли домой уже поздно вечером, то увидели, что наш обезьяний фикус стоит на балконе, а на кухне мать Матильды уже выпивала с моими родителями водку под приготовленные матерью мацу 9 и кошерное 10 мясо.

– На балконе не так страшно, – пояснила свою радость моя будущая теща и со смехом поцеловала меня, всего испачкав своей губной помадой.

Через день состоялась наша свадьба, и мы с Матильдой стали мужем и женой. Родители уговаривали нас уехать в Израиль, теща уговаривала уехать к ней в Саратов, но мы с Матильдой остались здесь. Вскоре мы с грустью расстались со своими родителями и стали жить своей обычной жизнью. Матильда через месяц закончила мединститут, но почему-то отказалась работать по специальности, хотя я ее звал к себе заместителем.

– Два врача в одной постели – это уже больница, – усмехнулась она, и больше мы уже не возвращались к этому разговору. А еще через два месяца Матильда неожиданно устроилась работать секретаршей в фирму «Элмос-Траст», после этого она стала зарабатывать в два раза больше меня, но это меня мало смущало.

Самое главное, что я ее любил и доверял ей во всем. Она любила меня с каждым днем все сильнее и сильнее, а я пропадал, просто исчезал в этом зыбком и нежном счастье, в ее теле, которое было моим, в ее лоне, которое было уже только моей личной собственностью, в ее голосе, в котором я всегда находил удивительное и легко запоминающееся отражение самого себя.

Ее разум мог за несколько секунд откликнуться на мои самые глубокие чувства и на мои самые запредельные мысли. Когда-то, еще впервые, когда мы только познали себя как мужчина и женщина, она сказала мне, что весь Космос доступен по причине своей открытости, то есть открытости своего шевелящегося разума, но мы с ней спрячем эту открытость в себе и будем открываться только друг другу, никого не впуская в наш дом.

В тот вечер ее слова очень задели меня, и я решил тут же, что буду ее спутником на всю жизнь и буду хранить ее драгоценное тепло и не менее драгоценный разум в себе как сокровище, и она это поняла по слезам у меня в глазах, ибо в эту минуту для меня никого на свете не существовало кроме нее одной, моей единственной Матильды.

Прошло уже более полугода, как моя Матильда устроилась работать секретаршей в фирму «Элмос-Траст», я все продолжал оставаться главным патолого-анатомом и судмедэкспертом. Жизнь текла как обычно, пока не произошли очень странные изменения с Матильдой.

Она вдруг каждую ночь стала во сне выкрикивать чье-то имя, имя, принадлежавшее неизвестному мужчине, и каждую ночь я в злой ярости вскакивал с постели и бежал курить на балкон, где всякий раз давал себе клятвенное обещание, что день и ночь буду следить за ней, пока не изловлю и не придушу этого гада собственными руками.

Более месяца, оформив себе с помощью коллеги больничный, я следил за Матильдой, но она еще ни разу не отклонялась от своего постоянного маршрута, которым неизменно следовала из дома на работу и обратно.

Поначалу я даже обрадовался, решив, что это просто какое-то временное умопомрачение, находящее ее в глубоком сне, или воспоминание о каком-нибудь друге юности, а если еще учесть количество ее любовников в прошлом, то все сразу вставало на свои места. И все же крики повторялись, они действовали на меня как сигналы о бедствии, будто посудина нашего семейного счастья стала медленно и верно заваливаться набок, и, кроме всего прочего, я каким-то острым чутьем стал различать в этих криках чувство безумного страха и не менее глупого ужаса.