Я провожу смычком по струнам и начинаю играть. Ноты наплывают друг на друга, льются водопадом звуков, и я мысленно покидаю этот бальный зал и переношусь в простенький музыкальный класс, где пахнет полированным деревом и где передо мной только лица девочек, которым хочется слушать, как я играю. И не потому, что я одаренная, не потому, что мой музыкальный талант делает меня особенной, а просто потому, что я играю с любовью. Воспоминания согревают меня изнутри, как пламя свечи; и смычок порхает по струнам, ноты поднимаются все выше, и я чувствую себя свободной, по-настоящему свободной, потому что никто не может тронуть меня здесь, на этой сцене, никто не может причинить мне боль; и когда смычок высекает финальную квинту и аккорд эхом разносится по гулкому залу, я ловлю себя на том, что улыбаюсь, и слеза катится по моей щеке.

В зале тишина.

Я поднимаю голову и встречаюсь с серо-зелеными глазами, в которых теперь пылает огонь. Впервые Эш не отводит глаз, так же как и я. Его взгляд пронзительный и обжигающий, и я снова чувствую себя живой. Он смотрит не на суррогата – он смотрит на меня.

И тут Курфюрст начинает хлопать. Его аплодисменты подхватывают в толпе, и вскоре они перерастают в оглушительные овации, но я как будто уже не с ними; звуки глохнут для меня, потому что я замечаю в толпе проблеск золота и теперь вижу только одно лицо, которое смогло заставить меня отвести взгляд от Эша.

Рейвен.

Она выделяется среди моря лиц, ее скованные золотой цепочкой руки прижаты к груди, и Рейвен выглядит счастливой, по-настоящему счастливой. Наши глаза встречаются, и я скрещиваю два пальца правой руки и прижимаю их к сердцу. Это символ взаимоуважения между суррогатами и моя клятва: что бы ни случилось, я никогда ее не забуду.

Ближе к ночи веселье на балу в самом разгаре.

Шампанское льется рекой, танцы становятся все более зажигательными, а смех и болтовня – оглушительными.

Герцогиня получает много поздравлений после моего выступления, что само по себе нелепо, поскольку она ничего не делала. Каждый раз, когда я вижу Рейвен, подруга как будто приклеена к графине дома Камня и стоит с поникшей головой, прижимая к груди скованные браслетами руки.

От духоты в зале, да еще после шампанского, у меня кружится голова. Герцогиня танцует с герцогом. Карнелиан и Эша нигде не видно, а Люсьен беседует с лакеями. Гарнет с приятелями хохочут, разглядывая девушек. Мне нужно на воздух. Отыскав дверь, я незаметно выскальзываю в сад.

Вечерняя прохлада остужает кожу, и я вдыхаю глубоко-глубоко, как только позволяет мой дурацкий корсет. Отираю вспотевший лоб. Так приятно побыть в одиночестве хотя бы минутку.

Я в маленьком саду с фонтаном. Две фигуры сидят на скамейке в дальнем углу, сливаясь в объятиях. Справа от меня возвышается живая изгородь, и я скрываюсь за ней, подальше от парочки и шумного бала.

Лунный свет отражается в небольшом пруду, на берегу которого стоит беседка. Здесь так спокойно, так мирно. Я осторожно приседаю у воды, стараясь не замочить подол платья, и кончиком пальца прикасаюсь к стеклянной глади. Лунная дорожка расползается, лениво собирается в круг, и снова все замирает.

– Привет, – доносится до меня голос.

Я едва не грохаюсь в пруд. Вскакивая на ноги, вижу его, Эша, в полумраке беседки. Он уже без смокинга, рукава его рубашки закатаны.

– Привет, – еле слышно выдыхаю я.

Какое-то время мы просто смотрим друг на друга.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он.

– Я… я не знаю. Мне стало жарко. И там очень шумно.

– Да, пожалуй. – Он опускает глаза. – Тебе нельзя здесь находиться.

– Наверное, нельзя.

Но он не прогоняет меня. И сам не уходит.

– Это было невероятно, – говорит он, встречаясь со мной глазами. – Я никогда еще не слышал такого блестящего исполнения.

– О, – отвечаю я. И добавляю, спохватившись: – Спасибо.

– Они не понимают, – говорит он, устремляя взгляд на огни бального зала. – Они думают, что твоя музыка принадлежит им. Как будто деньги гарантируют им это право собственности.

– Разве нет? – с горечью замечаю я.

Он пристально смотрит на меня, его лицо непроницаемо.

– Нет, – отвечает он.

– Что ж, в любом случае, я не Страдивариус Тэнглвуд, – говорю я, пытаясь оживить разговор. – Даже и не Рид Пёрлинг.

Эш смотрит в сторону, его лицо становится задумчивым.

– Знаешь, я никогда раньше этого не делал. В смысле, не перечил клиенту. Это запрещено.

– Тогда почему перечишь мне?

– Не знаю. Я просто… – Он вздыхает. – Просто захотелось сказать правду.

– Тебя послушать, так ты совершил преступление.

– В моей профессии это так и есть.

– Моя профессия и вовсе запрещает любые разговоры, – возражаю я. – Так что мне ты можешь говорить правду. Я все равно никому не смогу рассказать.