Шрифт:
И вдруг всю эту прелесть весеннего вечера перечеркнула мысль: «Ценой потери дочери, ее Ниночки, уплачено и за эту вот ее радость, и за счастье быть с Борисом…» Женя заплакала. Она вспомнила покойницу свекровь Екатерину Михайловну и Ниночку, маленькую, в серой пуховой шапочке, в серой кроличьей шубке — такого серого воробышка, который, завидев ее, издали, с криком торопится в раскрытые объятия…
Теперь видела она дочь только издали, танком поджидая на улице. Нина запретила приходить ей домой. «Чтобы не смела переступать нашего порога»,— вспомнились Жене безжалостные слова дочери.
Когда Женя ушла к Борису, Нине было семнадцать, она заканчивала школу. Девочкой она была видной, стройной и хорошенькой, требовательной к нарядам. Предстоял выпускной вечер, и Женя обегала пол-Москвы, чтобы купить Ниночке отрез на выпускное платье,— белого панбархата: Ниночка так хотела именно белый панбархат. И купила, и радовалась своей везучести.
Женя все-таки решилась отнести отрез и оставить денег. Она, ткачиха, всегда получала зарплату больше мужа, и его инженерской зарплаты теперь явно не хватало на дорогие обновы, к которым Нина привыкла. Дочь была на занятиях, и Женя с трепетом поднялась на свой этаж. С минуту не решалась нажать на кнопку звонка. Так бы и не решилась, не загреми кто-то цепочкой в квартире напротив.
К счастью, дверь Александр открыл сразу же, будто ждал ее. Он не то испугался, не то растерялся в первые секунды. На лбу, на высоких залысинах выступил пот. Потом засуетился, бросился снимать с нее плащ.
Волновалась и Женя. На минуту ей показалось, что она после долгой отлучки возвратилась домой. Руки у нее дрожали. Она намеревалась сказать сразу же у порога, зачем пришла, но губы одеревенели и слова будто застряли в горле.
— Женечка, дорогая! Неужели ты возвратилась? — проговорил он, не давая опомниться, увлек ее в комнату.
Только теперь Женя словно очнулась.
– Я на минутку… Я принесла Ниночке отрез на выпускное платье. И вообще… я хотела бы договориться как-то помогать…
— Женечка. Дай хотя посмотреть на тебя. Сердце мое изболелось. Как ты? Проснусь — а рядом… холодная подушка. Если бы ты знала, как мне тошно, Женя!
Женя начала понимать, что сделала ошибку, явившись одна в этот проклятый ею дом.
— Прости, Саша, но об этом не надо теперь. Возьми. На выпускное…
— Нет, нет, Женя. Нам с дочерью ничего не нужно.
— Я же мать, Саша. Сердце изболелось…
Женя шагнула к столу, положила сверток и направилась к выходу. Но Александр остановил ее, раскинув руки, она попятилась, но руки эти настигли ее. Женя выскользнула из объятий, отскочила в сторону, только сейчас она окончательно поняла, в какую нелепую ситуацию попала. Ей и в голову не приходило, что Сашуня мог так вот себя вести. Ведь он должен быть оскорблен, уязвлен в самое сердце, как был бы уязвлен любой нормальный мужчина, которому предпочли другого.
– Женя! Женя! Боль ты моя! Ну, хочешь… на колени перед тобой встану? Вернись!
И Сашуня действительно опустился на колени. Женя вывернулась, бросилась к двери и с силой захлопнула ее за собой. Как она спустилась по лестнице, не помнит, не помнит, как пробежала переулок, пересекла улицу, только у метро пришла в себя и без сил опустилась на скамейку. Ее ненависть будто истаяла, а осталась жалость к этому человеку, совсем чужому для нее, но перед которым будто бы в чем-то виновата.
А через три дня по почте пришла посылка. Адрес был написан рукой Нины. Панбархат возвратился назад…
Сейчас Нина уже совсем взрослая девушка. Поймет ли и простит ли она когда-нибудь мать? Поймет; если вдруг окажется в таких же обстоятельствах. Женя замотала головой: «Что это я думаю такое страшное… Нет, пусть никогда у нее не будет в жизни, как у матери… никогда».
На завтра, в воскресенье, они были приглашены на дачу к Ивану Федосеевичу. Он что-то затевал, но что именно утаивал, лишь загадочно улыбался. За Дроздовымидолжна была приехать машина.
Анна Дмитриевна появилась еще вечером в субботу. Только она, пожалуй, знала, что им понадобится за городом, поэтому сборы проходили под ее бдительным оком. И Женя, и Борис охотно ей подчинялись. Выполняя ее указания, они будто соревновались друг с другом. Может быть, и не делали бы этого, если б не видели, какое это удовольствие доставляет Анне Дмитриевне — «бабе-няне», как ее звал Андрейка.
Ровно в девять часов в воскресенье «Победа» уже стояла у подъезда. Борис вышел на балкон и крикнул шоферу, с которым был знаком: