Шрифт:
Почему новый? Софья когда-то слышала, что судье или следователю можно дать отвод, но она-то сама этого отвода не давала!
4
С первых же дней ареста Софья настойчиво просила узнать, что стало с ее детьми. Пусть хотя бы сообщат, живы ли они.
К просьбе ее отнеслись с пониманием.
И вот она идет по знакомым уже, длиннющим коридорам, спускается на первый этаж и попадает в незнакомый ей кабинет. Молодой человек, сидевший за столом, небрежно бросил конвоиру:
— Можете быть свободны,— и Софье:— Садитесь, гражданка Пухова. Прошу вас, не нужно держать руки за спиной. Вы читали сегодняшние газеты?
— Нет, еще не приносили. К одиннадцати бывают.
— Вот, пожалуйста. «Правда», «Известия», «Труд». Прошу.
Раздался звонок. Молодой человек в полувоенной форме направился к обитой кожей двери, на ходу бросил:
— Я отлучусь, а вы пока что читайте.
Она принялась за газеты. Минут через пятнадцать вернулся секретарь или адъютант, бог его знает, как он тут значился. Под мышкой он нес толстую папку.
— Ну?.. Не скучаете? — молодой человек улыбнулся Софье.
Она
улыбнулась ему в ответ и, не считая нужным скрывать удивления, произнесла:
— Вы обращаетесь со мной, как с хорошей вашей знакомой.
— Правильно,— будто обрадовался собеседник.— Давным-давно вами занимаемся и потому хорошо познакомились. Извините,— он опять скрылся в кабинете и тотчас вышел оттуда, но дверь за собою не закрыл.— Входите, прошу вас.
Высокий худощавый человек в пенсне, одетый в строгий темно-коричневый костюм гражданского покроя, тотчас поднялся, как только Софья появилась на пороге.
— Проходите, гражданка Пухова. И садитесь поближе. Разговор у нас с вами долгий и очень серьезный.
Этот человек, казалось, сто лет не улыбался, а тут явно старался быть любезным.
Сел он только после того, как села Софья.
— Прежде всего… познакомимся. Я начальник одного из отделов ОГПУ. Зовут меня Николай Петрович Сазонов. Дело ваше очень сложное, запутанное, потребовалось немало времени, чтобы разобраться в нем. В этом повинны, если откровенно говорить, и вы сами.
— Помилуйте, каким образом?
— Наш работник Голубев… Андрей Иванович Голубев сказал вам, чтобы вы сослались па него, если вам предъявят обвинения, как одному из участников подготовки кулацкого мятежа.
— Но я так и сделала.
— Да, но сделали это, когда кончалась третья неделя вашего пребывания в этом здании.
— Но я же доказывала, что обвинения против меня абсурдны.
— Слова надо подкреплять документами, неопровержимыми фактами или ссылаться на свидетелей.
— Я полный профан в юридической практике. Никогда не имела дела с судом, полицией, милицией и тем более с ОГПУ.
— Вот как?
Николай Петрович наклонил голову и поверх стекол пенсне пристально поглядел на нее, рывком придвинул к себе папку, перелистал ее, а когда нашел нужную страницу, тоном осуждения произнес:
— Позволю себе не согласиться с вами, гражданка Пухова. В девятьсот одиннадцатом году во время учебы па Бестужевских курсах жандармы обнаружили у вас нелегальную литературу. Вам грозили серьезные неприятности…
— Откуда вам все это известно? — изумилась Софья.
Сазонов опять внимательно взглянул па нее и, не отвечая, строго сказал:
— Подобные факты выгодно характеризуют ваше прошлое, говорят о ваших убеждениях, не имеющих ничего общего с кулацкой мелкобуржуазной философией. Зачем было все это скрывать?
— Скрывать? С какой стати, спрашивается, я стала бы выставлять себя революционеркой, заведомо зная, что никогда ею не была?
За стеклами пенсне засветились веселые огоньки. Сазонов откинулся на спинку стула и постучал по столу подушечками пальцев.
— Занятный вы человек… мм… гражданка Пухова. Если это не маневр опытного конспиратора, то уж наверняка проявление непосредственности.
— Я, гражданин Сазонов, затурканная жизнью и бытом русская баба. С той поры как вышла замуж, только и делала, что боролась за этого проклятого Пухова, который, в общем-то, никогда меня, наверное, и не любил. Ничего не видела… никогда не знала другого мужчины… А он оказался подлецом, хотел меня убить, да не дали… — Софья еле сдержала готовые брызнуть слезы.