— За такое богатство мы тебе еще три стола очис­тим,— воскликнул Иван Федосеевич и под заливистый смех официантки действительно бросился очищать столы от пивных кружек. Волей-неволей забегал и Дроздов, за­ражаясь дурашливым настроением напарника.

— Ай да Натаха! Каких бравых помощничков сагити­ровала,— раздался мощный бас из-за стойки. Борис только сейчас рассмотрел толстого усатого буфетчика.— Вот бы все такие были! — приналег на голосовые связки толстяк.

К удивлению Дроздова, из-за столов поднялись посе­тители и кто смущенно, но молча, кто посмеиваясь и пе­рекидываясь шутками с официанткой и буфетчиком, при­нялись убирать пустые кружки.

— Кто сказал, что только дурной пример заразителен, а? — опять зарокотал толстяк. — Нинка, дочь наша чело­вечья, тащи скатерти. Вишь какой народ у нас сегодня.

Откуда-то из чрева пивной, скрытого стойкой, выско­чила тоненькая длинноногая девушка с толстой косой. На вытянутых руках ее лежала стопка чистых скатертей. Руки девушки замелькали над освобожденными от посу­ды столами. Через несколько минут зал посветлел; кто-то распахнул окно, и сизые клубы табачного дыма, подгоня­емые сквозняком, устремились на улицу.

Толстушка Наташа, успевшая сменить грязный перед­ник, преданно улыбнулась Вальцову. Не спрашивая их же­лания, она принесла на подносе шесть кружек пенистого янтарно-желтого пива, тарелку с жирной красноперкой, подсоленных сушек, каких-то орешков и бутерброды. Рас­ставив тарелки, хлебосольно сказала:

— Угощайтесь, мои милые. На здоровьице! — и, не­ловко поклонившись, тут же убежала.

Приглашать второй раз не пришлось. Оба налегли на бутерброды, запивая их пивом. Проголодавшемуся Бори­су все это показалось царской едой.

И вдруг Борис заметил, что Вальцов застыл с круж­кой в руках. Глаза его грозно сверкнули, губы сжались, заходили желваки на скулах. Борис, неприятно удивлен­ный, оглянулся, но ничего подозрительное не заметил,

— Кого-то увидели, Иван Федосеич?

Вальцов пришел в себя.

— Вспоминаю, Борис. А точно припомнить никак не могу. Где я мог видеть Юзовского? Где?

— Да плюньте вы хоть сейчас-то на этого вражину, всемiy свой черед.

— Это, пожалуй, правильно. Наляжем-ка!

Минуты две молча работали челюстями, а думали все ту же думу. Первым не выдержал Борис.

— Иван Федосеич, как вы думаете, долго еще продлится борьба с ними?

— Уверен, что не долго. Борьба, по сути дела, уже за­канчивается. Коллективизация идет полным ходом. Конeчнo, крови кулаки попортят нам еще порядочно. По­бьют, сожгут, потопчут… Но сравни-ка ты все это с обстановкой в гражданскую войну, когда каждый наш человек был гол как сокол, во вшах, в коросте, с ребрами, на которых хоть играй, что тебе балалайка. А ведь одо­лели врагов на всех фронтах. Так или не так, комсо­мол?

— Так, Федосеич.

— Ну и потянем за великое из малого объема, — и хо­хотнул, довольный собственным каламбуром.

Пил Иван Федосеевич большими жадными глотками. Борис с трудом начал вторую кружку, получая больше [удовольствия от беседы. Он был бы не прочь съесть еще полдюжины бутербродов, потому что пиво возбудило аппетит, но стеснялся попросить о том официантку, сидел, делал мелкие глотки и думал. Честно говоря, слова Вальцова не столько успокоили, сколько растревожили его. Как там ни говори, а число кулаков немалое. Где-то достают они оружие, сопротивляются бешено, наверняка увлекают за собой колеблющуюся массу крестьян сред­него достатка. Так что силы у них, поди, еще немалые процесс, наверное, не так скоро закончится, как думает Вальцов. Размышления обо всем этом он откровенно и выложил Ивану Федосеевичу.

Лицо Вальцова помрачнело. Он даже кружку с пивом отставил в сторону. Задумался. Сильные и жесткие пальцы его выдали беспокойную дробь. Но вот он сделал из кружки большой глоток, тыльной стороной ладони вытер губы и, грузно навалившись на стол, пристально взглянул в глаза Дроздову.

— Слушай, комсомол, не рано ли тебе в государствен­ные деятели определяться?

Вроде бы шутливый вопрос, но в глазах Ивана Федосеевича Борис не заметил веселой искры. Не признал шутки и сам.

— Я думаю, Иван Федосеич, наши государственные дела всех и каждого касаются. Тех, конечно, кто болеет за дело свое, за землю вообще, коль уж по большому счету. Если я смолоду буду поплевывать в потолок и де­лать вид… моя хата с краю, на какой черт сдался такой рабочий? А я как-никак гегемон. Пусть миллионная его частичка, по все-таки действующая, активная. Вот такая позиция вас устраивает?

Вальцов быстро убрал со стола руки, откинулся па спинку стула, довольно осклабился.