Шрифт:
Борис усмехнулся:
— А кто расхваливал единственного, ненаглядного?
Тамара виновато остановилась.
— Не могу же я его хаять при матери? Да к тому же при посторонних.
Борис пошутил:
— Видишь как получается… Мне тайны свои доверяет, а считает посторонним.
Тамара смутилась и первый раз не нашлась что сказать. Резко отвернувшись, она ускорила шаг, но потом стала замедлять его. Глубоко вздохнув, все же ответила:
— Нет, Борис, ты совсем мне не посторонний. Да и другим… Вон как тебя полюбила Михайловна, мать наша признанная. И Женя к тебе всей душой.
Разговор внезапно отяжелел, обоим почему-то стало неловко. Шли молча, отдаляясь друг от друга в мыслях. Борис недоумевал, почему упоминание о Жене стало неуместным в их разговоре. Поймав себя на мысли, что думает о Тамаре с раздражением, он покосился на нес и увидел, что Тамара улыбается. Удивился: что это ее так развеселило?
— Вон тебя как забрало, — сказала она, не скрывая зависти. — Шибко влюбился в Женьку?
Никто еще так прямо не задавал Борису этого вопроса, да он и сам пока не понимал, чего в его чувствах к Жене больше: жалости или действительно любви? Да и что такое любовь? К Ленке у него тоже была любовь? А чем измерять человеческие чувства, чтобы твердо сказать: это любовь, а это не любовь?
— Слушай, Томка. А ты могла бы точно и твердо сказать: вот это — влюбленность, а вот это — любовь?
— Вот так вопрос!..
Голос оторопелый. Она старалась скрыть смущение, но не очень-то ей это удавалось.
И опять наступило молчание. Но теперь оно уже было другим: оба размышляли.
— Не могу тебе этого сказать, — наконец ответила Тамара.— Хочешь, признаюсь?
Борис лишь повернул к ней голову, улыбнулся.
— Вот как было у меня с Сашкой. Мы с ним почти год… Сначала я ничего и никого не видела, кроме него. Потребуй он от меня всего… ну, самого, самого… так я бы ни секундочки не заколебалась.
— Даже если бы знала, что он тебя бросит?!
— Ну и что? — Тамара вдруг замедлила шаг, от щек
ее стала отливать кровь. — Разве бы я могла размышлять и взвешивать? А он — ни намека.
— Может, не любил?
— Может быть… А вот сейчас вдруг упрашивает. Требует. Прямо с ножом к горлу. А я чувствую… не могу. И не смогу.
— Значит, разлюбила.
— Если бы я могла так же уверенно сказать…
В голосе Тамары слышались тоска, усталость; но вот она глубоко вздохнула, откинула со лба прядь волос и вдруг порывисто подхватила Бориса под руку и припала к нему, чем вызвала в нем немалое замешательство. Шаги Тамары становились все короче, без прежней бодрости, и одновременно все ниже опускалась ее голова.
— А ты в самом деле любишь… ну… Женю свою?
— Почему свою?.. Мне очень ее жаль, ведь совсем девчонка, пропадет ни за грош, если ей сейчас не помочь.
— Это правда, Борис. Ни за понюх табаку, как говорит Катерина… А она очень красивая?
— Будто ты ее не видела!
Тамара опять глубоко вздохнула, словно подводя итог каким-то нелегким своим мыслям. И вдруг резко остановилась:
— Ну, все, Борис. Не провожай меня дальше, одна доберусь.
Борис пожал плечами, — странная вышла прогулка.
— Ты куда сейчас? — почему-то шепотом спросила Тамара.
— Домой, конечно. Купил самоучитель по немецкому языку. Надо страницу к завтрашнему дню перевести.
Тамара удивленно уставилась на Бориса.
— А зачем тебе немецкий?
— Как зачем? Разве не слышала, что творят фашисты в Германии? Вот-вот захапают власть.
— Ну… так что из того? При чем тут Борис Дроздов?
— Язык врага надо знать. И знать хорошо. Страшнее фашизма ничего сейчас нет. Его стихия — война!
Тамара пристально посмотрела на Бориса, грустно улыбнулась.
— Тебе в ученые бы… Вон какой головастый!
— А кого к станку?
— Мало ли… Страна наша велика. И народу в ней не так уж мало.
— Пусть кто угодно?..
— Ладно тебе придираться-то… Я вот сейчас приду к себе, нырну в постель и все воскресенье просплю, отосплюсь всласть. Вот и вся моя программа.