— Не надо волноваться. Больницу мы держим под строгим наблюдением. Хотя людей у нас, конечно, мало­вато. Голод, просто голод на работников. Опираемся на массы, на вас, рабочих. Это и политически правильно, и польза, как видишь, немалая, если взять, к примеру, твою роль.

Борис махнул рукой.

— Что я?

Головастов улыбнулся.

— Полагаю, что не выдам служебной тайны… Ты у нас не один, Дроздов. Наших помощников среди рабочих становится все больше. Без них, поверь, мы бы и десятой доли не сделали, не такая это простая штука — бороться с деклассированными элементами.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ОПРАВДАЕТ ЛИ НАДЕЖДЫ?

1

Кондрат Пухов родился не в бедной семье, но и бо­гатой ее нельзя было назвать. И все-таки женихом он был завидным. Высокий, широкоплечий, лицом пригож, плясун первый, и в играх отличался, и до веселья охоч, нахрапистый. Не одна девка сохла по нему в Мазине, а уж он не проходил мимо, если ему не отказывали. За что был бит неоднократно кольями.

Наверное, нагулявшись вволю, Кондрат женился бы на красивой, из справного дома, девахе, которая нарожа­ла бы ему дюжину ребят, и тем продолжил бы крестьян­ский род Пуховых.

Но суждено было случиться в его жизни другому. По­встречалась Кондрату ягодка совсем с. другого поля. Зва­ли ее Софьей. Отец Софьи Галактион Алексеевич Тури­щев владел богатым магазином и, по слухам, кое-что ско­пил для дочери. Девушка была хороша собой, к тому же получила столичное образование. Одним словом — барыш­ня и не чета Кондрату, окончившему три класса церков­ноприходской школы «да четвертый коридор».

Увидел он ее впервые в уездном городе в базарный день. Возможно, если бы не особые обстоятельства, Софья бы и не заметила Кондрата, хотя и глазел он на нее, не отрываясь, и волочился битый час следом. Взгляд Софьи проходил как бы сквозь него, Кондрата. Одета она была в тот день в ситцевое платье с кружевом, соломенная шляпа с голубой, в тон платью и глазам, лентой, закры­вала от солнца смуглое лицо, но глаза, несмотря на тень, яркие и притягательные, смущали, как заметил Кондрат, не одного его. Волосы, золотистые, легкие, выбивались густыми вьющимися прядями из-под шляпы, по девушка не могла их поправить: одна рука у нее была наперевязи, а в другой — легкая корзиночка с покупками. Сопровож­дала ее тихая немолодая женщина.

Они уже собирались уходить и продвигались мимо скотного ряда, когда у двух мужиков, передающих из по­лы в полу повод проданного быка, бык этот вырвался и, разметая все на своем пути, ринулся наутек. Бык летел прямо на Софью, а она, как завороженная, не могла сдвинуться с места, с ужасом глядела, загораживая корзин­кой забинтованную руку.

Кондрат бросился к быку наперерез, схватил за рога, повис и, когда бык остановился, рванул к земле его голо­ву и резко крутанул. Бык, взревев, упал.

Софья в обмороке лежала на земле, подвернув боль­ную руку. Вокруг нее хлопотала та самая женщина. Кондрат, обтерев о штаны руки, подошел и, как хрупкую драгоценность, поднял Софыо и понес к пролетке. Жен­щина помогла усадить Софью на подушки.

Софья пришла в себя еще в дороге, поблагодарила его улыбкой. Кондрат проводил ее до самого дома, помог сойти с пролетки и теперь, помогая, обнял ее за талию вроде бы ненароком. Его пригласили в дом, угостили ча­ем. Узнав, что он мазинский, просили приходить, не стес­няться, по-соседски.

Не надо было упрашивать Кондрата — он был на седьмом небе от такого приглашения…

А через три-четыре встречи у Софьи пошла голова кругом, и она влюбленно представляла Кондрата своим знакомым:

— Мой самородок!

Отца удивила увлеченность дочери, но втайне он тому обрадовался. Социалист-революционер по убеждениям, Галактион Алексеевич давно уже поселился в Подмос­ковье и по заданию своего партийного центра занялся торговлей — партия эсеров нуждалась в деньгах. Тури­щев поставил дело на широкую ногу. Он и свой центр, не обижал, и дочь не забывал, хотя жила она в Петер­бурге вместе с дедом и бабушкой, души не чаявшими в единственной внучке.

Эти люди хотя и не принадлежали к высшему свету, тем не менее имели довольно широкие связи, которые по­могли дать внучке блестящее по тем временам образо­вание. И дед и бабушка постоянно давали Соне понять, как не правы ее родители, связавшие свою судьбу с пре­ступным миром революционеров, из-за чего и оказались в Сибири. Из Сибири мать Сони не возвратилась — умер­ла от чахотки, и потому отца Сони, зятя, в этом доме не любили. Тем не менее хлопотами деда срок наказания Галактиону Турищеву сократили наполовину и разре­шили поселиться в Московской губернии.

У Сони с детских лет были два учителя: один из них француз по национальности (он владел и английским), а другой, русский, учил ее немецкому языку. К тайному огорчению бабушки, особое пристрастие Сонечка проя­вила к немецкому и увлекалась в основном немецкой литературой.

— И что ты, Сонечка, нашла в этом солдафонском языке? — сетовала бабушка, говорившая больше по-фран­цузски, чем на родном русском.

А увлечение Софьи объяснялось причинами весьма простыми: учитель немецкого языка, студент Станислав Александрович Полонский, с восторгом рассказывал Со­не о ее отце Галактионе Алексеевиче, убеждения кото­рого он разделял. Он же и внушил девочке самую горя­чую любовь к отцу, о котором в доме деда запрещено было упоминать. Любовь эта разрасталась по мере того, как строжали запреты. Отец в глазах Сони из «каторж­ника и преступника», как именовали его дед и бабушка, вырос в героя, жизни своей не жалевшего для счастья народа.