Надо сказать, что все это было проделано умело и осмотрительно. Что делать — разорился человек. Рань­ше па него другие работали, теперь управляется сам вместе со своей семьей. Так оно и было на самом деле. Кондрат, сама Софья и даже дети трудились в поте ли­ца. Хотя и заметное было хозяйство, но теперь оно не так уж выделялось из числа других. К концу двадцатых годов Пуховы считались на селе справными середняка­ми. Чего это стоило Софье, знала только она одна. Все это делала она, руководимая любовью, чтобы спасти Кондрата, спасти семью. Но любовь Кондрата, она чувствовала, уходит безвозвратно. Можно было подумать, что она, Софья, совершила обе революции и лишила всех богатств Кондрата Пухова.

По селу пошел слушок, что Кондрат похаживает к солдатке Ульяне Захаркиной. И солдатка, и ее подрастающая дочь отличались броской красотой, но семья считалась нищей: бескоровной и безлошадной. И вдруг Ульяна привела во двор корову, которая в марте принесла теленка. Удойная оказалась коровенка, хотя на вид была инеказиста. Ульяна продавала на станции молоко, сметану, масло, а на вырученные деньги к весне купила лошадь.

За два года Захаркины оправились, а потом и заметно поднялись. Об Ульяне говорили разное, кивали на Кондрата Пухова. Но не пойманный — не вор. Так бы, может, все и продолжалось, не случись однажды скандала. Рассказывали, что Ульяна, возвратившаяся поздно ночью со станции, застала Кондрата и дочь свою в одной постели. Но скандал быстро угас. Полыхнул вроде костра из соломы. А потом вдруг Нину Захаркину стали частенько встречать с Романом Пуховым, приемным сыном Кондрата. Удивились: то отец с нею, то приемыш. А может его-то, Романа, и застала Ульяна в своем доме? Нравы на селе строгие, если уж парень показался с девкой в открытую, жди вскорости сватов.

Так оно и случилось. Осенью Нина Захаркина, сменив фамилию, поселилась в доме Пуховых. Правда, свадьба была скромной — гостей десятка два и управились за один день.

Месяца два молодожены жили дружно. Роман будто на крыльях летал. И вдруг однажды Софья услышала из чулана странные булькающие звуки. Она попробовала открыть его, но дверь была изнутри закрыта.

– – Кто там?—тихо спросила она.

– – Чего тебе? — раздался злой, осипший от слез голос Романа.

Сколько она ни упрашивала открыть ей, рассказать, что случилось, Роман упорствовал. Кончилось тем, что он нагрубил Софье и стал кричать, что всех ненавидит и они еще попомнят, как издеваться над сиротой.

Постепенно дом Пуховых превратился в постоялый двор. Кто-то уезжал, кто-то приезжал. У них собирались люди, о которых Софья понятия не имела — кто они, откуда и что им надо в их доме. Кондрат не считал нужным что-либо объяснять ей. Он лишь отдавал приказания, чаще через тетю Глашу: приготовить стол на столь­ко-то едоков. О чем они шептались в горнице, Софья не знала. Пропасть между супругами все больше углубля­лась.

Женечку, когда ей исполнилось шестнадцать лет, ста­раниями Софьи Галактионовны устроили в торговый тех­никум в Москве. А теперь не стало в доме и Романа, он заявил, что едет в Москву искать работу. На ее вопрос, а что же теперь с Ниной, как ей быть, Роман со злостью ответил: пусть Нина сама о себе думает. Никакие угово­ры Софьи не помогли: Роман ушел из дома.

— Да что же происходит с Ромкой? — едва сдерживая слезы, пробормотала Софья.

Тетя Глаша всплеснула руками:

— Святая ты душа, Сонечка. Святая и слепая ты. Му­женек твой, кобель ненасытный, Нинку-то в постель уво­лок.

Она не верила, не хотела верить доходившим до нее слухам, но после слов Глаши — надо было решать. Как жить дальше? Уехать в Москву? Со знанием языков, с ее образованием, наверное, сможет найти себе занятие, что­бы прокормиться вдвоем с Женей? Но решить она ничего не успела. Дня через три после разговора с Глашей, воз­вращаясь на бричке из соседнего поселка, Софья издали увидела около их риги какую-то повозку. Встревоженная (зерно еще не успели перевезти в амбар), она помчалась к риге. Ворота были прикрыты. В полумраке увидела она Нину и Кондрата, устроившихся на старом тулупе…

Что произошло потом, Софья с трудом вспоминала. Кажется, ома схватила сломанную оглоблю, валявшуюся неподалеку, и что было силы опустила ее на спину Конд­рата. Тот взвился разъяренным зверем, сбил ее с ног, и тотчас раздался душераздирающий крик Нины:

— Не убивай!.. Не убивай ее, Кондрат!.. Она не вино­вата… не виновата!..

Очнулась Софья в незнакомом месте. Боль рвала все тело. Во рту было сухо, голова разламывалась, ее тошни­ло, и хотелось пить. Сколько раз она потом теряла соз­нание и приходила в себя, Софья не знала. Снова очну­лась от того, что почувствовала укол в левую руку. От­крыв глаза, она увидела над собою их старого фельдшера и сероглазого, подтянутого мужчину, — как ей показалось, она где-то уже видела его.

— Пи-ить!

Софью напоили. Она откинулась на подушки и погру­зилась в полузабытье. О чем-то говорили фельдшер и не­знакомец. Из всего ими сказанного она поняла: у нее сло­мана рука, та самая, что в детстве срослась неправильно, и теперь ее, Софыо, надо немедленно отправлять в боль­ницу.

В больнице она пробыла долго. Рука срасталась мед­ленно, но на этот раз правильно. Как говорится: «Не бы­ло бы счастья, да несчастье помогло». Много раз прихо­дили из милиции, спрашивали, от кого она пострадала, но Софья упорно повторяла, что на нее в поле напали не­знакомые люди, а кто доставил в больницу — она не пом­нит. У нее изболелась душа. Как живется Жене? Где Ро­ман? Почему ни разу не пришли к ней? Приезжала толь­ко тетя Глаша. Она-то и сообщила, что Нина уехала вме­сте с Кондратом.