Демка, Харитон и Яшка опять собрались вместе и стали втихомолку друг дружку подбадривать, несколько тревожась, что столько верст вместе с толпой отшагали, но ничего подозрительного не высмотрели.

Маленький румяный инок, пожилой, но весьма бойкий, сперва обругал всех за позднее появление и шум, потом велел подойти к трапезной. Там им роздали по куску хлеба - а воду, сказали, можно в любом количестве черпать из колодца. Хлеб был тяжелый, плохо пропеченный, с мякиной, с какой-то трухой, и Демка уже решил отдать его кому-то, кто не имеет иных припасов - у архаровцев в котомках был хлеб и получше, они также взяли с собой дешевую ястычную икру, по две луковицы на брата и несколько печеных репок.

Точно то же пришло в голову Яшке-Скесу. Демка видел, как Яшка подошел к сгорбленной бабке, которая потащилась на богомолье то ли с внуком, а то ли с правнуком, как отдал ей хлеб, как бабка его перекрестила - и видел Демка Яшкино лицо при этом, несколько ошарашенное лицо…

–  Верши… - вдруг услышал он шепот.

Харитошка-Яман, стоило Демке обернуться, указал глазами на высокого полного богомольца. Демка еле успел заметить, как богомолец пропал за углом.

–  Кас подохлял, лох сумарь в кусты кинул и ухряли… - доложил Харитон.

Ежели бы услышал кто из богомольцев - ничего бы не понял.

–  Мас всю истрегу за ним зетил, - продолжал Харитон таким же легчайшим шепотом, почти не шевеля губами.

–  Стрема, - точно так же Демка шепнул Яшке-Скесу, и все трое как бы невзначай отошли в сторонку.

Возможно, Харитошка-Яман и врал, утверждая, что следил за тем богомольцем чуть ли не от села Алексеевского - коли так, отчего сразу не сказал? Возможно, он обратил внимание на молчаливого полного мужчину с короткой рыжеватой бородой в длинном, почти до земли, заплатанном черном кафтане, с холщевой сумой, Демке казалось, что он все же возник раньше. На одном они сошлись - когда возле Ростокина наблюдали из стога за богомольцами прежде, чем к ним присоединиться, этого человека не видели.

Его поведение было вроде и не слишком странным - мало ли, что маленький румяный инок оказался его знакомцем? Ну, подошел, ну шепнул нечто и увел с собой… Но то, как богомолец выбросил хлеб в кусты, архаровцам сильно не понравилось. Никто из них не мог бы припомнить такого за всю свою жизнь. Да, хлеб - как глина, липнет к зубам, и брюхо от него, того гляди, разболится, но бросать на землю?…

Тогда-то они и почуяли в этом человеке чужого. Если бы при них бросил кусок непропеченного хлеба какой-нибудь барин в богатом кафтане, они бы приняли это почти как должное - на то он и барин, чтоб дурить. Богомолец так поступить не мог - в хорошей семье упавшую корочку поднимают и целуют, потому что хлеб, какой бы ни был, Божье благословение. Даже Яшка - и тот не мог припомнить, чтобы хлеб нарочно выбрасывали.

Архаровцы не говорили о божественном - они деловито распределили места поиска и разбежались. Сойдясь, признались друг дружке в том, что успешно проворонили неправильного богомольца - маленький инок куда-то его увел. И не в трапезную, кормить ужином, а, сдается, сразу в большое каменное здание, где были монашеские кельи.

–  Упустили, - сердито сказал Демка.
– Придется ночью караулить.

–  Думаешь, вылезет?

–  А бес его знает.

–  А с Устином как же быть?
– спросил Яшка.
– Нас за Устином посылали.

–  Нас разведать посылали, что да как в этой обители. Устин-то что? Он свой долг исполнил, - сказал Демка, относившийся к Устину несколько свысока - странности бывшего дьячка были ему непонятны.

–  Однако поискать надобно, - сказал Харитошка-Яман.
– Коли он таков, что о себе известить догадался, то непременно тут что-то высмотрел.

–  Это Устин-то?! Да ему только со стариком Дементьевым воевать… - согласился Яшка.

–  Или с нищими у Варварских ворот, - припомнил Демка.

Если бы Устин слышал сию тихую, но язвительную беседу, то сперва, поди, обиделся бы, а потом возблагодарил Господа за новое и справедливое уязвление своей непомерной гордыни.

Но он был занят иными мыслями.

Во-первых, к нему приходил отец Флегонт, хвалил за усердие. Но за попорченные листы - пожурил. Во-вторых, отец Аффоний додумался до сорокадневного молитвенного подвига и сам пообещал вместе с Устином просить преподобную Марию Египетскую - но не о Дунькином исправлении, а об избавлении Устина от блудных помыслов и соблазнительных картинок в голове.

Устин, надо отдать ему должное, сперва никаких картинок не видел, но когда отец Аффоний ему все про них растолковал, они на следующую ночь и появились. И он, во всем виня лишь себя, уже который день подряд вечером приходил в храм преподобной, дабы приложиться к раке с мощами и просить об избавлении от этого сатанинского наваждения. Отец Аффоний ему сопутствовал, а о чем просил - того Устин не знал.

Они вошли в храм, отстояв службу в соборе, и отец Аффоний прошел вперед, а Устина оттерли какие-то пришлые богомольцы. Он же не хотел пихаться и толкаться - во-первых, тут храм, во-вторых, в том бы проявилась гордыня послушника, будущего инока, считающего себя выше неких бесприютных странников.