Мать моего павшего друга аккуратно взяла со стола наполненный стакан, опустила в него медаль, которую она получила за жизнь сына, и тихо проговорила:

– Горько!

Если бы она закричала, это было понятно. Но проговорила тихо, и в голосе её прозвучала такая смертельная мука и боль, что все, как один, встали и в мертвенной синей тишине вечера выпили за её сына, обрученного навсегда со смертью.

Мы знали - нас ждут. Мы не одни на белом свете - нас ждут. И тут как повезет: кому оловянную медальку за гибель сына, кому истерзанную плоть его, а кому искалеченную его душу...

Свадьба пела и плясала. И была в ней невыносимая тоска, точно у каждого открылась кровоточащая рана, и чтобы истребить её боль, бабы и мужики заглатывали водку с остервенелым ухарством.

Вскоре над вечерним свадебным торжеством завис странный, гнетущий стон из плача, мата, проклятий, смеха, детских криков и музыкального рева. Возникало впечатление, что пространство праздника затягивается тяжелым и удушливым облаком. Лица людей искажались, точно они задыхались; ором пытались помочь себе, но тщетно. Потом зажглись фонари на столбах и я увидел тени - они мелькали в своем бессильном исступлении.

Наконец случилось то, что должно было случиться. У автомобилей и тракторов захороводилась драка, распространяющаяся со скоростью пожара в сухом валежнике. Завизжали бабы и молодки. Захрипели мужики. Захрустели кости... Я сидел за столом и ковырялся в винегрете. Алиса смеялась.

– Ты что, Алеха!
– выбежал из боя Иван в рваной рубахе, заглотил стакан бражки.
– Бей залипухинских!

– А где, кто?
– поднимался из-за стола.

– Бей всех, да не убивай, - и рванулся в дело.

– Сиди, - Алиса потянула меня за руку.
– Это у них такая народная игра, Алеша.

– Я тоже хочу поиграть, - и, освободив руку от дамского захвата, шагнул в напряженное ночное пространство.

Варево из человеческих тел стонало, хлюпало кровью, горланило, надсаживалось. Я почувствовал ненависть ко всему этому пьяному, невменяемому сброду, развлекающемуся таким традиционным способом. Ненависть залила мои клетки свинчаткой, и я начал работать по теням, как был научен добросердечными своими командирами 104-ой дивизии ВДВ. Бил и не чувствовал боли. Били меня и все равно не чувствовал боли.

Было такое ощущение, что пробиваюсь сквозь плотную телесную ткань, рвущейся под жестокими и свирепыми ударами. И с каждым удачным ударом ощущал, как в меня возвращается сила, беспощадность и гнев.

Я разбивал кулаки о невидимые хрипящие рабские рожи, и боли не чувствовал. Я разбивал кулаки о тени, не чувствовал боли и понимал, что вновь вернулся на войну.

Народное кулачное побоище закончилась тем, что залипухинские с проклятиями и позором отступили в ночь. И ночь заглотила их, как тени вбирают слабых людей. А растерзанные и битые победители вернулись за столы.

– Леха, - горланил Иван.
– Ты чяго своих дубил?.. Бей своих, чтобы чужие боялися? Ха-ха!

– Сам сказал - бить всех!
– передернул плечом.

– Ты весь в крови, - сказала Алиса.

– Это чужая кровь, - сказал я.

– Пошли, аника-воин, - взяла меня за руку и повела, как мать ребенка.

– Куда?

– Не бойся, - засмеялась, - если я и кусаюсь, то не больно.

... По угадываемой в лунных лопухах тропинке мы продрались к баньке. Это я понял по теплому парному запаху, исходящему из дверей. Алиса зажгла свечу, и наши тени четко отпечатались на бревнах. На лавке отдыхали березовые веники.

– Сейчас мы все грехи... венечком...
– стащила с меня рубашку.
– Вот какой у нас солдатик... пораненный...

– Алиса...

– Тсс, пошли, - у неё были уверенные и быстрые руки, - а то бабайка прийдет, жар унесет...

И я шагнул в жаркое и протопленное, чувствуя, как моя воля расплавляется от жары и целеустремленной чужой страсти.

И уже потом, тешимый искусной и любострастной женщиной, понял, что вновь вернулся в жизнь.

На следующий день я и Алиса уехали из Стрелково. Деревня приходила в себя после столь буйного торжества - все мужское население, опохмеляясь, ходило в героях и кровоподтеках. Бабы кляли новобрачную Зинку последними словами. Побитые Петюха-супружник со товарищами залегли в Залипухино до лучших времен. Праздники заканчивались - начинались будни с вечерней дойкой, прополкой и уборкой урожая.

– весело у нас?
– поинтересовался на прощание Иван, когда мы ждали поезд.
– Приезжайте ещо?

– Не знаю, - усмехнулась Алиса.
– У меня муж строгой...

– Энто точно, - Иван крякнул и выразительно посмотрел на меня.

– Не гляди ты так, - засмеялась Алиса.
– Лешенька полюбовник мой молодой. Что нельзя?

– Можна, - хекнул Иван.
– Токо я телеграмму половине пришлю, чтобы повстречал...

– А я уже послала, - усмехнулась.
– Хотя тебе, Ваньку, уши надо бы надрать, - пригрозила.
– И кое-чего оторвать!..