Не найдется должности - будет давать уроки.

Он, понятно, не мог написать о том, ради чего поехал на Кавказ. Там копится народный гнев. Там - Батум, куда приходят корабли из Триеста и Марселя. Матросы будут тайно привозить "Искру". Возможно, уже доставили первые номера, и Курнатовский роздал их своим новым друзьям, грузинским рабочим.

Глаша снова уткнулась в письмо. Виктор Константинович писал о глубокой поэзии нарождающейся новой жизни...

За окном скрипнул снег. Кто-то перелез через палисадник и осторожно приоткрывает ставню, чтобы подглядеть, что делается в избушке.

Девушка замерла. Что ей предпринять? Ни в коем случае не показывать растерянности.

И она твердым шагом подошла к окну, отдернула занавеску. Увидела: к стеклу прильнуло хрящеватое ухо, под ним погон полицейского. Сдвинув брови, крикнула:

– Зачем вы меня пугаете?

Соглядатай отпрянул от окна, переметнулся через палисадник, и топот подкованных сапог затих вдалеке.

"Один приходил?
– Девушка прислушалась, сдерживая дыхание.
– Кажется, один. Пока один..."

Глаша занавесила одно окно одеялом, ко второму положила подушку, развела огонь в печи и стала кидать все, что могло явиться "вещественным доказательством". Она спешила, опасаясь, что с обыском могут нагрянуть этой же ночью.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Восьмой месяц Лепешинские жили в тихом Пскове, в укромном домике с тесовыми воротами, с палисадником, в котором рос куст черемухи. В переднем углу они поставили на божничку старую икону богородицы-троеручицы, перед ней повесили лампадку, заправленную дешевым оливковым маслом, прозванным деревянным.

Накануне праздников лампадку зажигали, чтобы видел околоточный во время вечернего обхода улицы.

В свободные вечера Лепешинский играл с новыми знакомыми - мелкими чиновниками - в макао или преферанс по грошику. Изредка ему удавалось с каким-либо врачом или учителем гимназии отводить душу за шахматным столиком. Так он стал среди псковичей своим человеком.

В городе обреталось несколько "политиков", высланных под гласный надзор. С ними приходилось встречаться так, чтобы это не вызывало подозрений надзирателей.

В губернском захолустье не было ни студентов, ни рабочих, если не считать пекарей да пивоваров. Нечего и думать о кружках. Да и не для того Лепешинские поселились здесь. Их дело - принимать из-за границы партийную литературу и пересылать во все соседние губернии, в Петербург и Москву.

Жили Лепешинские уединенно, даже кухарки не смели нанять, прачку не приглашали на дом. Все делала сама Ольга Борисовна.

После масленицы к ним приехал гость из сельца Литвиновичи, что на Могилевщине, - младший брат Пантелеймона, передал поклоны от батюшки, деревенского священника, и гостинцы от матушки - туес моченых яблок из собственного сада и лагунок пахучего конопляного масла.

– Ну, а капусту-то, - сказал, разводя руками, - тут где-нибудь купите. У нас она добро уквашена, с анисом, есть с морковочкой, да ведь дорога-то неблизкая.

– Большое спасибо. Матушке отпишем, поблагодарим, - говорила Ольга Борисовна, принимая подарки.
– Пантелеймоша любит конопляное масло...

– Пареньком бегал на маслобойку, - вспомнил старший Лепешинский.
– Ел горячий жмых. Горстями прямо из-под пресса...

Семья у священника из захудалого прихода была многочадной: матушка разрешалась от бремени чуть не каждый год, подарила батюшке полторы дюжины дщерей и сынов. И хотя некоторых бог прибрал во младенчестве, застолье было такое, что не напасешься деревянных ложек.

Одну половину церковной земли отец Николай сдавал мужикам в аренду, другую оставлял за собой: косили, жали и молотили ему прилежные прихожане. Но и юные поповичи в летние каникулы приучались держать в руках литовку и серп. И Пантелеймон расспрашивал брата о хлебах и сенокосе, о приходской школе и бурсе. Вспомнил: ему, старшему из сыновей, посчастливилось девяти лет его отвезли не в духовную семинарию, куда обычно направляли поповичей, а в классическую гимназию, которая открыла путь в мир. И всем младшим он советует:

– Только не в семинарию, откуда выходят... духовные жеребчики!

У брата от удивления приотвисла губа. И еще больше ошеломило еретичество, когда невестка накрыла стол к обеду. Он встал перед иконой, готовый вместе со старшими прочесть вполголоса "Отче наш", но те, даже не перекрестившись, сели за стол, и Пантелеймон шевельнул свободный стул:

– Не торчи столбом - садись. И ешь... во благодарение людского труда.

– А как же так-то?.. Богородица увидит... Боязно...

– Привыкай. И не верь церковным сказкам.