– Камера еще не приготовлена!
– рассмеялась Ольга.
– Проветривают!.. А я вам подарков навезла!

Из раскрытого чемодана посыпались крендели.

– Это - всем!
– Поправила пенсне, извлекла со дна куклу.
– А тебе, доченька, вот!.. Глазки у нее голубые, как у твоего папки. Коса - в лентах, волосы шелковые. Погладь. И беги в свою комнатку. А мы тут...

– Мы все оставим до вечера, - сказал Пантелеймон.
– И крендели попробуем за чаем. И все посмотрим...

4

На ночь закрыли ставни на железные засовы. Но в филенках были вырезаны сердечки, - можно подсмотреть с улицы. Пришлось занавесить окна одеялами.

Пантелеймон, вооружившись острым ножом и щипцами, умело распотрошил стенки чемодана и достал прокладку из газет, напечатанных на тонкой бумаге, похожей на папиросную.

– Третий номер?!
– протянула руку Ольга.
– Не зря я съездила. По-девчоночьи подпрыгнула с пачкой газет в руках.
– Есть что почитать!

– Это не все.
– Лепешинский уже извлекал фальшивое дно.
– Тут уложены брошюрки. "Женщина-работница"!

– Да?! Так это же Наденька писала в Шушенском! Помнишь? Давала читать. Вот неожиданный подарок!

Ольга помогла мужу извлечь начинку чемодана до последнего листка. Они все сложили стопочками на столе. Остатки изрезанного чемодана кинули в русскую печь, где уже пылали березовые дрова.

– Ишь ты, как люди ухитряются! Как все аккуратненько!
– дивился брат Пантелеймона.
– Тут сам бог-саваоф и тот не дознается!

– Бог-то твой, конечно, не догадается. А жандармы - они, знаешь, аспиды ядовитые!..

– Батюшке родному сказать - до смерти перепугается! Побежит в церковь молебен служить: за вразумление заблуждающихся! За еретичество анафеме предаст!

– Ты не вздумай проболтаться.
– Пантелеймон погрозил пальцем.
– Хотя и родной отец, а... Никому я из рабов божиих не верю. Таких обличителей власть предержащих, как протопоп Аввакум, ныне не видно. Под золотыми ризами - трухлявые души. Молятся богу - служат злому мамоне.

– Я белены не объелся. Умею держать язык за зубами.

Ольга, никого не слушая, уже перелистывала брошюру Надежды Константиновны. Пантелеймон остановил ее:

– Надо сначала уложить...

Они убрали все в тайник под полом, оставив себе по экземпляру брошюры и газеты.

– "Рабочая партия и крестьянство", - прочитала Ольга заглавие статьи.
– Это - наш Старик. Он! По первым строчкам чувствуется. Еще в Шушенском собирался писать. Помнишь? А Суслика* не видно.

_______________

* Глеб Максимилианович Кржижановский.

– Не в каждый же номер его... И, наверно, не успел...

– Прошлый раз он хлестко написал об инженерах-ворюгах на строительстве Сибирской дороги. Не побоялся.

– Чего же ему бояться? Корреспонденция без подписи.

– Ну, все-таки... Мне и сейчас, - Ольга сжала тоненькие пальцы в кулаки, - хочется кричать на весь мир: разворовали народные миллионы! Прогнивший строй!

Ольга ушла с газетой в комнатку, где спала дочка, засветила там лампу.

Слышался тихий шелест бумаги и слегка приглушенные слова:

– Очень сильный номер! С партийной боевитостью!.. И о побоище у Казанского собора успели дать! Со всеми подробностями... Что там было ужас!

Вскоре она опять появилась в большой комнате, восторженно потрясая развернутой газетой:

– Пантелеймоша, а ты видел - тебя напечатали! Вот: "Из Пскова". Как я рада, даже слов не подберу!.. Не напрасно мы сидим здесь!..

– И, кажется, полностью!

Лепешинский писал о мытарствах студентов, отданных в солдаты. Некоторых из них пригнали в Псков и включили по два человека в роту. Он сам видел - военные бурбоны тыкали им кулаками в нос: "Мы из вас выбьем штатский дух!" Когда провинившегося солдата вели сквозь строй, на одного студента офицер прикрикнул: "Бей - не жалей! А то с самого штаны сорву. Бей, так твою растак!" Другого, совсем юного, даже не достигшего призывного возраста, посадили под арест за то, что не мог долго держать винтовку в слабенькой руке.

– Да, все напечатали.
– Пантелеймон удовлетворенно провел рукой по газетному листу.

– А в конце тебе ответ: "2а 3б. Все получаем. Спасибо. Пишите". Я бы за такой ответ сплясала!
– Ольга притопнула пяткой, хлопнула в ладоши и, поворошив мужу и без того кудлатые вихры, ушла дочитывать газету.

Пантелеймон уткнулся в передовую "Бурный месяц" - о крупных демонстрациях в Петербурге, Москве, Харькове, Киеве и Белостоке. Брат, сидя по другую сторону стола, читал ту статью, которую, как он только что слышал, написал какой-то Старик. Видать, голова! Знает жизнь. Вот пишет, что крестьянин доведен до нищеты, живет в избе вместе со скотиной, одевается в рубище, кормится лебедой. Верно. У иного ребятишки с голоду пухнут. Все верно. Ограбили мужиков деревенские богатеи да помещики. А царь - самый главный помещик. Не зря Пантелеймон против царя идет. Ольга, видать, много помогает ему. Она - тоже смелая.