– Понятно... Такая потеря...
– Владимир Ильич задумчиво погладил бородку. Ему вспомнился Петербург. Две матери носили узелки с передачами в Предварилку. Одна - Глебу, другая - ему. Так и познакомились у тюремного окошечка. А когда сын оказался в ссылке, Эльвира Эрнестовна, не раздумывая, поехала к нему в Сибирь. Делала все для того, чтобы сыну жилось легче.

В кухне зазвенел крышкой чайник, и Владимир Ильич поспешил туда. Чай заварил в эмалированной кружке, накрыл квадратиком картона.

Вернулась Надежда, посмотрела на гостей, на мужа: "Отчего они переменились? Какие-то пасмурные". Спрашивать не стала - сами скажут. А они промолчали. Кржижановские не могли еще раз прикасаться к своей свежей душевной ране, а Владимир Ильич решил: "Расскажу Наде и Елизавете Васильевне позднее".

...Первое время после приезда в Мюнхен Надежда, вынужденная до предела сокращать расходы на питание, покупала к завтраку семь сосисок. Хотя Владимир пытался седьмую делить на три части, Надежда оставалась непреклонной: "Нет, нет, тебе три". И Елизавета Васильевна подхватывала: "Тебе это необходимо. А для меня и двух многовато". И ему, при всей его деликатности, пришлось на некоторое время уступить. Но уже в половине июня, когда издательница Водовозова прислала ему чек на шестьсот марок, он предупредил: "С этого дня - для всех по три. Иначе я отказываюсь завтракать". Елизавета Васильевна потянулась к коробочке с привезенными из Питера гильзами Катык, которые она сама набивала табаком: "Да я же тебе, Володенька, говорила: трех для меня много - мне нельзя переедать, тем более мясо".
– "В таком случае вам еще кефир", - настоял Владимир Ильич.

Сегодня Надежда купила для всех по три сосиски и по бутылочке кефира. Кухонный столик отодвинула от стены. Гости втиснулись на стулья, Владимир Ильич примостился на кромку плиты.

Разливая заварку, а потом и кипяток, Надежда с легкой усмешкой указала глазами на жестяной чайник:

– Это вам не Россия!.. Помните, в Сибири вокруг самовара?..

– Самовар изобрели не россияне, - заметил Владимир Ильич.
– На раскопках Помпеи нашли нечто подобное.

– Вот именно - подобное, - возразила Зинаида Павловна.
– Лучше туляков никто самовара не сделает. И до чего же хорошо, когда он на столе! Догорают последние древесные угольки, пахнет приятным жаром. А самовар полнешенек, отфыркивается и что-то тихонько бормочет. И до последней капельки льется не теплая водичка, а крутой кипяток.

– Самоварная идиллия!
– вырвалось у Кржижановского с легким смехом. Да это же - купчихи! С блюдечка на растопыренных пальцах. Сахар вприкуску.

– Не спорь, Глебушка.
– Зинаида толкнула мужа локтем.
– Да у всех рабочих... И у самого последнего бедняка - самовар. Какой-нибудь старенький, в заплатках. И за недоимку подати сначала описывают и продают с торгов корову - самовар в последнюю очередь.

– А ты всегда пил внакладку? Богач!
– расхохотался Владимир Ильич. У нас в семье предпочитали вприкуску.
– И вдруг, наклоняясь к гостю, спросил: - Помнишь, как из вашей Теси ездили на озеро? После ухи вскипятили в том же котле, на заварку - брусничник! И без сахара.

– Все равно было хорошо! Чаек попахивал дымком.

– Вот-вот. Луна катилась от вершины одной сосны к другой, а через озеро прокладывала золотистую тропу. Ты в тот вечер раскалывал тишину азартными дуплетами. А Старков изредка, расчетливо и наверняка, бил по сидячим уткам. Как молотом по наковальне. Кстати, где он? Как Антонина? Они совсем забыли нас. Ни одного словечка.

– Они и нам не пишут, - сказала Зинаида Павловна; управившись с сосисками, выпила кефир и принялась за чай.
– Тоня, кажется, прихварывает.

– На цементном заводе они, в Калужской губернии, - ответил Глеб Максимилианович.
– Базиль там инженером.

– Н-да. Только ин-же-не-ром. Для Старкова этого мало.

– Володя, у тебя и сосиски и чай - все остыло.

– Ничего, ничего. Чай успеется.
– И Владимир Ильич, не отрывая глаз от друга, укоризненно качнул головой.
– А помнишь, уговаривались поддерживать связь, помогать "Искре"?

– Я-то помню.

– И от тебя мы ждали многого. Нам было трудно без поддержки старых друзей. Пришлось искать новых агентов.

Кржижановский, отодвинув пустую чашку, встал и, извинившись, с папиросой в руках направился в переднюю. Владимир Ильич окликнул его:

– Курил бы здесь.

– Ты же вроде старовера! Табачный дым тебе как бесу ладан!
– шутливо бросил Глеб Максимилианович, полуобернувшись в дверях.
– Нет, не буду доставлять тебе головную боль.

За столиком продолжался разговор о друзьях по сибирской ссылке. Первым делом вспомнили Оскара Энгберга. Он, как и уговаривались, поселился в Выборге. Токарь на заводе. Отвечает на письма. Съездил в Кенигсберг за "Искрой". Жаль, что Шаповалова подсек ревматизм. Кажется, надолго. И всего обиднее, что так быстро "влетел" в Тифлисе Курнатовский. Видать, не поберегся. Да с его характером это, пожалуй, и невозможно: рысаку нелегко возить телегу тяжеловоза. В каких условиях он сидит - никто не знает. Недавно еще раз написали кавказским друзьям, чтобы помогли ему. При его здоровье это безотлагательно необходимо. А вот с Лепешинскими в Пскове хорошо: верны слову, активны.

– В последнее время что-то и они приуныли, - досадливо проронила Надежда.

– Уверен - это временно. Так, легкая хандра.
– Владимир Ильич отпил глоток чая.
– Лапоть не подведет.

– И мы не сидели без дела.
– Зинаида Павловна, отодвинув чашку, выбралась из-за стола.
– В Томске - прокламации, уличная манифестация. Представьте себе - три тысячи человек! Полиция даже в набат ударила!

– Об этом мы уже напечатали в "Искре". Для Сибири - большое событие. А Глеб Кржижановский прислал нам одну-единственную корреспонденцию о жуликах на Сибирской магистрали, разворовавших миллионы!
– Владимир Ильич ткнул пальцем в сторону передней, где курил гость.
– Единственную заметку! На большее, видите ли, не хватило времени.
– И, улыбнувшись, смягчил голос: - Это я ему по-дружески.