– Как? Если поймут, отнесутся правильно, а не поймут - значит, плохие у меня товарищи, - спокойно возразил я.

– Плохие!
– Он снова начал горячиться.
– Это легко говорить тебе сейчас. Неизвестно, как бы ты еще сам воспринял, например, мое решение жениться на Ласии, тоже в глубине души подсмеивался бы надо мной. И над тобой будут подсмеиваться, даже если ничего не скажут прямо. Как ты будешь себя чувствовать?

– Великолепно буду чувствовать. Не говори ты чепухи. Никто и знать не будет, что она отсюда... Или, может... ты расскажешь?

– Я!? Не-ет...

Он еще раз приложился к олано и, вытерев рот, продолжил свое наступление:

– Хорошо, пусть ты такой непроницаемый, что тебя не будут задевать насмешки, допустим. Или допустим еще большее, что никто не узнает, кто она такая. Но известно ли тебе, что она не может подарить тебе ребенка? Это ты знаешь?

– Представь себе, знаю.

– Знаешь?

– Да.

– Вот как!

Конд, казалось, был сбит с толку, он, видимо, больше всего надеялся на этот аргумент. Замешательство его, однако, продолжалось недолго. Придя в себя, он быстро переменил тактику.

– Ты непоколебим, Антор, и непоколебимость эта питается лишь тем большим чувством к Юринге, которым ты сейчас горишь.

– Она стоит того.

– Согласен, может быть, стоит. Но подумай, надолго ли оно у тебя, а если надолго, то что ты ей можешь дать еще, кроме этого чувства. Чувство есть чувство, оно не материально, а ей надо жить. Ты же астролетчик, и судьба твоя капризна. Сегодня у тебя есть деньги, а завтра их нет, сегодня ты жив, а завтра... Ты подумал об этом? Здесь, несмотря на всю унизительность ее положения, она всегда сыта, одета и имеет крышу над головой, а как она будет жить с тобой? Или... без тебя?

Я закончил сборы и, сложив вещи в один угол, подошел к Конду.

– Знаешь, Конд, хватит, я выслушал твое мнение, оно... не оригинально. Насмешки... общество... дети... ерунда все это! Я хочу обыкновенного человеческого счастья, и я нашел его, пойми ты это, а дети... много ли у тебя детей, ты, который так печешься о них?

– Есть, наверное...

Я засмеялся.

– Видишь, ты от этого не стал счастливее, а Юринга, она тоже хочет просто счастья, а не унизительной сытости под ненавистной крышей...

– Да, но...

Конд осекся, увидев Юрингу, стоящую в дверях. Она еле держалась на ногах, взгляд ее потух, лицо осунулось. Я подскочил к ней и взял на руки.

– Что случилось, Юринга?

– Я пришла... проститься с вами, Антор, и... вернуть деньги.

Кулачок ее раскрылся, и на пол посыпались монеты.

– Почему? Ты раздумала?

– Нет...

– В чем же дело?

– У нас недостает, чтобы... чтобы выкупить меня, нужно больше... восемьсот ти...

Она оторвала свое лицо от моей груди, взглянула в глаза.

– Я всегда буду помнить вас, Антор, вы были так добры ко мне, только напрасно, напрасно... вы так много на меня тратили раньше...

Она горько заплакала. Я, продолжая держать ее на руках, повернулся к Конду, словно мог в нем найти поддержку. Он стоял в глубоком раздумье, низко опустив голову и опершись рукой о спинку стула. Вдруг он поднял лицо, пристально посмотрел на меня и крепко ударил кулаком по столу:

– Сколько?

– Что сколько?

– Сколько там у вас не хватает?

– Триста, - мрачно ответил я.

– Поехали, поехали, пока я не передумал, берите вещи, сюда мы вернуться уже не успеем, конвертоплан уходит... ого! Да живее вы!

Я опустил ничего не понимающую Юрингу на пол, быстро собрал рассыпавшиеся монеты и подхватил чемодан.

– Пошли, Юринга, а ты еще думала, что он... пошли, одним словом.

...Когда мы поднимались на борт, Конд, пропустив Юрингу вперед, задержался около меня.

– Слушай, Ан, - сказал он.
– Эти триста ти ты мне не должен, понимаешь? Я бы их все равно... а так, первый раз, кажется, сделал доброе дело... Вы оба выглядите до завидного счастливыми... Ты все-таки, наверное, прав...

И он подтолкнул меня к трапу.

11

Юрингу я отправил к отцу. Самому мне поехать не удалось - отпуск кончился. Я написал подробное письмо, в котором объяснял все, и дал его Юринге. Больше всего меня беспокоило, как отец отнесется к ней. Характер у него был крутой и несговорчивый, но в его положении Юринга могла быть ему полезной, и я надеялся, что, в конце концов, они уживутся. Тех денег, что я оставил дома, на первое время им должно было хватить. Кроме того, накануне отлета выплачивалась обычно вторая четверть нашего заработка, эту сумму я тоже намеревался отправить домой, оставив лишь на самое необходимое. Вторую половину мы должны были получить после возвращения из экспедиции... если вернемся, а если нет, то страховая премия - двадцать тысяч ти - была завещана мною Юринге.