Фото: Энгер с дверью Аббатства Телема Алистера Кроули в Чефалу, Сицилия.

Песни «He's A Rebel», «Torture», «I Will Follow Him», (возможно слишком очевидно) показывают связь между Христом, Дином и Брандо. О котором Энгер сказал: «Человеческие идолы идолизированы идиотами…Различный уровень воздействия каждого зависит от размаха рекламной кампании поп-звезд и Христа».

Как «Книга Закона», «Скорпион» изображает конец Христианства — Эры Рыб — посредством байкера, мчащегося к смерти, или освещения рождения Скорпиона/Гора/Гуманизма. Люцифер перетолкован и возрожден, освобожден от неверного понимания христианства, изображавшего его как Сатану, а не как Князя Мира, самого человечного бога.

Новая эра восстает, как феникс из смерти старых икон, смерти Личности и хаотичного забвения, вызванного переменами и прогрессом, Нильсом Бором и новыми физиками, Кроули или нью-эйджем. Век, когда миру нужно быть таким печальным, каким он кажется.

«Скорпион» невероятно далек от обычного глянцевого насилия, источаемого Голливудом. Его секс, садо-мазохизм, гомоэротизм, тоска, наркомания, жестокость и, в конце концов, смерть — по контрасту грязные, глупые и, как смерть сама по себе, — очень обыденные. Из-за этой стилизованной, но реалистичной трактовки секса и насилия Энгер, как и Селби, раздражает многих критиков. Его сексуальное, двусмысленное, ироничное использование песни «Синий бархат» в саундтреке к «Скорпиону», несомненно, вдохновило Дэвида Линча, снявшего годы спустя фильм «Синий бархат». Линч, уже снявший душераздирающие «Головаластик» и «Человек-слон», вызвал куда большее возмущение «Бархатом», из-за секса и насилия, пародирующим жанр, выступающим против голливудской одержимости идеализацией этих тем.

Линчевское насилие производит впечатление благодаря вниманию к деталям. Потому что его атмосфера отражает тошнотворное чувство неотвратимости, которое возникает при приближении насилия. Эта простая, прозаичная неловкость, охватывающая тебя, когда насилие разлито в воздухе, представлена в «Синем Бархате». Страх и отвращение в Лос-Анджелесе, которые я ненадолго вдохнул прошлой ночью в клубе на Голливудском бульваре, и в сотнях пабов и клубов и сомнительных притонах до того. Мы все это знаем. Это забавное чувство, тебе хочется смеяться, когда удается избавиться от напряжения.

Если же насилие случается, вспышка, одна расколотая секунда треснувшего времени в преамбуле физического насилия — это точка из которой нет возврата. Когда ритуализированные насмешки, оскорбления, взгляды и принужденный смех застывают в пересохших глотках и побелевших глазах. Это момент, усиливающий напряжение, и сам по себе сообщник насилия, он приносит почти облегчение, после короткого смущающего душащего момента. Линчу удалось передать этот момент. Слишком реально для Голливуда, а Голливуд ненавидит реальность. Как у Линча, так и у Энгера. У Энгера такие моменты изменения пойманы и высвобождены в фильме — его зрителю не дозволено забыть или отвернуться. Публика не видит разницы между иконами Голливуда и иконами Христианства, реальным и воображаемым, христианским фильмом и гей-байкерским фильмом, «Дорога на Иерусалим» или дорога в Дамаск, или, как кто-нибудь может сказать, в Ад.

Но даже в Кеннете Энгере, как и в Христе, меня постигает разочарование. Вспышка Озарения не найдена ни в путешествии, ни в жизни, ни в байкерском ритуале, но в смерти. Кроули обещал эпоху Гора, философия «Твори, что ты желаешь» продиктованная Айвассом как-то темной ночью в Каире закончилась там же — во мраке, закончилась точно также как Христианство, где ты должен «стряхнуть земные узы», чтобы коснуться лика Бога. В предпоследней части «Восхода Скорпиона», Скорпион мочится на церковный алтарь. Но это пустяковый вызов, никакого публичного осквернения, поскольку церковь пуста. И к тому же «помочиться на алтарь — значит признать значимость церкви». Скорпион садится на свой мотоцикл, едет и… умирает. Последнее выразительное решение Хэйт-Эшбери или Поуис-сквер или революции, которая была «60-е — это заколоченные дома, опустевшие церкви, автостопом на старый фильм, идущий в Долине Смерти, саморазрушение героев. Будь они байкером из «Скорпиона» или друзьями Джимми Пейджа в номере отеля, или Брайаном Джонсом, плывущим в бассейне с хлорированной шапкой волос или Остин Спэйр, умирающий в брикстонской нищете, или Кроули, мертвый сибарит в героиновом тумане среди длинных теней дешевого досчатого дома в Сассексе. Как выяснил Бобби Босолей, мир может быть таким печальным, каким кажется. «И сквозь слезы я все еще вижу синий бархат….»»

Иллюстрация: Дэннис Хоппер и Изабелла Роселлини в «Синем бархате» (Дэвид Линч, 1986)

Прежде чем смог, клаустрофобия и голливудская скука убьют нас, мы возьмем напрокат развалюху и поедем вверх по скалистому калифорнийскому побережью, в Сан-Франциско. Может люди и голодают, но в «Динерс», натыканных вдоль Шоссе 1, такие горы еды, что покраснело бы даже Европейское Сообщество. Здесь все твое, так что в задницу миллионы голодающих, как они считают, для чего же было создано «Мы это мир»?

Как нация, американцы самые вялые люди на свете, видимо потому что, по-видимому, чем больше у человека есть, тем больше ему на все наплевать. Горы жира, которые для Американской Молодежи являются символом того, что в мире все порядке, поскольку Америка может позволить себе быть толстой, уродливой и полуграмотной, и, тем не менее, независимой от всех остальных жителей планеты. В самом деле, хотя, может быть, не стоит обобщать, но мне кажется, что с точки зрения среднего образованного европейца степень невежества, отсутствие каких либо знаний о положении в мире здесь просто невероятно. Америка теперь достаточно большая и достаточно богатая, чтобы быть невежественной и ограниченной. Но, как Британская Империя, которая раньше господствовала над миром, она медленно начинает понимать, что мир живет собственной жизнью. Британия некогда правила четвертью всего мира, но спустила все на покрытие экономических убытков и выплату политических долгов США во время войн и до сих пор волнуется по этому поводу. Теперь Америка унаследовала мир и обнаружила, что мир умирает у ее ног.

Американская реакция на такую громадную ответственность — впадание в детство. Ребяческий язык, ребяческое телевидение, Америка не способна повзрослеть. Здесь все — «белое и пушистое». «Candy» — «конфетка» — это слово могли изобрести только в Америке. Банковские менеджеры в пятисотдолларовых костюмах-тройках довершают ансамбль бейсболками, белыми кроссовками и жвачкой. Взрослые люди в ресторанах орут и визжат как школьники, катающиеся на горке, когда официантка поливает сиропом их блинчики. Эдди Мерфи отпускает шуточки про дерьмо, и аудитория заходится от восторга. Президент Соединенных Штатов говорит, что политическая ситуация в мире — «ужасная». Ты приносишь одежду в химчистку, а тебе говорят: «Хатишь их поглаженными и пушистыми?» Пасхальное яйцо, по каким-то непонятным для меня причинам, здесь заменили на кролика, которого они именуют «bunny» («зайка»). В любой телевизионной комедии полно «сообразительных» детишек, а любимое национальное блюдо — то, после которого можно облизать пальцы. И здесь, в самом могущественном государстве на Земле, вся страна празднует день рождения мыши из мультика. Боже, помоги нам.