Когда стали укладываться спать, Фирсов вытащил из бумажника и положил на тумбочку тощую стопочку десяток.

– - Купи себе что-нибудь. -- Он стал заводить будильник.
– - Это остатки.

Настя в короткой ночной рубашке прошла по коврику и пересчитала деньги.

– - Это хорошо, -- приподнялась на носочках она.
– - Это очень кстати. А тебе что-нибудь надо?..

– - Носки толстые купи. Больше ничего не надо.

Пятьдесят рублей Фирсов оставил на ящики и другой огородный инвентарь -- никогда не знаешь, что может потребоваться...

Ящики Фирсов переправил на дачу в лучшем виде и без особых приключений. Да, ходили по вагонам милиционеры, приглядывались к пассажирам, но Фирсов сидел спокойно, держал в руках журнал "Коммунист", и стопка ящиков, обернутая чистой бумагой и обвязанная вполне домашней веревкой, не вызывала у них подозрений. Как, впрочем, и сам Фирсов -- в добротной финской куртке с капюшоном, изящных очках в тонкой металлической оправе и выглядывающим из-под шарфа узлом темного галстука. Чтобы не интриговать милицию внушительными размерами своей поклажи, Фирсов чуть надрывал на верхнем ящике бумагу -- под ней виднелись неструганные потемневшие доски. Ну хлам, да и все.

Несколько раз стопки ящиков доносил до платформы Генка Федоров в неизменном ватнике и с папиросой в зубах.

– - Нашел чего бояться, -- поучал он по дороге.
– - Подумаешь, десять ящиков. Да их хоть все унеси, никто и слова не скажет. У нас два мужика целую машину продали. Ну и что? Начальник развонялся, они ему стакан налили, и порядок. Ящики... Они же пустые. Если бы с чем ценным были... Да и то -- меня весь поселок знает. Кто мне чего скажет?..

Свое знакомство со всем поселком и доставку ящиков к электричке Генка оценивал в кружку пива. Фирсов ссыпал ему в ладонь мелочь, и тот немедленно шел к ларьку за вокзалом. Фирсов заносил ящики в электричку, надевал очки, доставал журнал и принимал независимый вид. Поехали...

На Финляндском вокзале он спускался в тоннель, выходил на свою платформу и с двумя билетами в кармане -- месячным и багажным -- садился в другую электричку, на дачу. Еще сорок минут, и он уже шагал по слякотной весенней дороге к своему домику, убежавшему от забора в дальний конец участка, поближе к безымянной речушке с черной журчащей водою. Игорь складывал ящики под навес, отпирал вымерзший за зиму дом, ставил на газовую плитку чайник, закуривал и сидел несколько минут на холодной кушетке, думая о разном.

4.

В первую осень после школы, когда Игорь уже учился на заочном в институте и работал дежурным электриком на заводе, заменяя перегоревшие лампочки и поломанные выключатели, в их доме неожиданно объявилась старинная приятельница матери -- бывшая маникюрша Мария Львовна, дама с кирпичными кудряшками и вкрадчивым голосом. Она предложила ускоренный вариант разрешения квартирного вопроса для семьи Фирсовых, стоявшей в городской очереди на жилье. Он заключался в том, что кто-нибудь из семьи, например, Игорь, как студент-заочник и производственник, встает в очередь на однокомнатную кооперативную квартиру, получает ее (деньги за него внесут) и, не въезжая, быстренько меняет на отличную комнату, принадлежащую состоятельному знакомцу Марии Львовны. В результате у семьи Фирсовых образуется отличная комната в двадцать квадратных метров, в которой селится либо старший сын Василий с женой, либо Зоя с мужем и ребенком, либо сам Игорь, который уже перешагнул отроческий возраст и вполне способен жить самостоятельно.

– - Это не грозит вам никакими потерями!
– - убеждала Мария Львовна.
– - Одни приобретения: вы стоите в очереди, как стояли, плюс комната. Комната, заметьте, с мебелью!
– - поднимала она тонкий пальчик.
– - С хорошей мебелью! И вам ни копейки не придется платить...

– - Но ведь по очереди Игорь может получить квартиру, -- сомневалась мать, -- а так -- комната на всю жизнь...

– - Да полно вам, Любовь Георгиевна! Кто ему даст квартиру! Спуститесь на землю. Что вы -- не знаете, как у нас дают? Дадут комнатку в девять метров у черта на куличках, и будь доволен...

– - Но он к тому времени, может, женится... А, Игорек?.. Ты как считаешь?..

Игорь пытался делать вид, что его мало интересует отдельная комната с обстановкой, и пожимал плечами: смотрите сами. После того как сестра перебралась к мужу, он занимал просторную "детскую", где еще пахло бельем племянника, а из дивана -- стоило его открыть -- тек густой запах старой обуви Василия, которую мать ни за что не позволяла выбросить или переложить. "Нет-нет, -- говорила она.
– - Это его диван, это его вещи. Он должен знать, что у него есть свой угол". В "детской" жилось нормально: большое окно на улицу, письменный стол на точеных пузатых ножках, кресло-качалка, высокая люстра, которую не задеваешь, когда прыгаешь через скакалку, и платяной шкаф, в зеркало которого удобно поглядывать, когда делаешь "бой с тенью" или отрабатываешь удары... Нормально жилось. Но своя комната... Игорь боялся и думать о таком подарке -- ясно, что она ему в обозримом будущем не достанется. Мать ходила несколько дней в раздумьях, вздыхала качала головой, бранилась с отцом, который опасался, что комната ускользнет, и, наконец, собрала семейный совет -- в неполном, правда, составе: Василий в очередной раз разругался со своей женушкой и исчез в неизвестном направлении.

Зоя приехала с пятилетнем сыном и заметно округлившимся животиком; ее муж Степан, долговязый и нескладный, приплелся чуть позднее и, стараясь не икать сел в уголочке с газетой. Мать достала из серванта посуду, постелила скатерть, протерла супницу с отбитой ручкой.

От предложения Марии Львовны, вновь звонившей накануне, решили не отказываться. Мария Львовна человек надежный, бывалый, мать знает ее еще по блокаде, и ей можно верить. Надо только всем держать язык за зубами, и все будет хорошо. Криминала нет, но лучше не распространяться на эту тему. Вопрос в другом -- как распорядиться этой не виденной еще комнатой на Большом проспекте Петроградской стороны? Кто будет в ней жить?