– - Заходи, мать, после обеда, сделаем...

Он курил, задумчиво оглядывал перевернутые на полках кастрюли и кивал на стопку: "Ну, еще одну -- на ход ноги, и я пошел магазин открывать". Старушки услужливо звенели флакончиками-графинчиками: "Надо, надо. Мужчина крепкий, в соку...", "А вот у меня на лимонных корочках", "Хотите из черноплодной рябины, я вам с собой дам?" -- и благодарно посматривали на выходящего из ванной Игоря: умудрил его Господь завести в дом полезного человека.

– - Игорек, а вы что?.. Давайте немного...

– - Нет-нет, спасибо. Мне на работу. Я чайку...

Игорь садился в трамвай и ехал в Горный. Его все же оставили на кафедре стажером-исследователем с окладом сто десять рублей; через пару лет обещали аспирантуру. По мнению многих, это была удача: диссертация -- ученая степень -- преподавание в вузе -- доцент -- профессор... Большая удача. Лучшего и желать нельзя.

Игорь сидел, откинувшись на коленкоровую спинку стула и листал сплюснутые от долгого лежания на полках научно-исследовательские отчеты кафедры за последние годы. "Экономическая эффективность предложенных разработок", "Срок окупаемости", "Расчетная рентабельность", "Сокращение энергозатрат при переходе на новую схему извлечения драгметаллов..." -- Игорь нащупывал в кармане пиджака письмо, полученное от Шурика Зайцева из Магадана, и выходил покурить на лестницу. Шурик писал, что попал электромехаником на золотодобывающую драгу и хвастался морозом, унтами, полушубком, зарплатой, комнатой в общежитии, спиртом, который он пьет с отличными парнями, хвастался охотой, ружьем "Зауэр", купленным им по случаю, -- Игорь воображал себе скрипучий снег, таежную тишину, тяжелую отдачу выстрелившего ружья, заливистый лай собаки, крепкий чай в алюминиевой кружке, теплый запах масла в машинном отделении, скрежет механизмов, ровный гул электромоторов, Шурика, который вразвалочку спускается по ярко освещенному трапу, индикатор напряжения авторучкой торчит из нагрудного кармана спецовки, там же засаленная пачка нарядов и схемы релейной защиты, -- Игорь представлял себе красоты настоящей мужской жизни и с грустью смотрел сквозь мутное окно на институтский двор: ящики, заметенные снегом, придурковатый дворник Фарид кричит что-то вслед пробежавшей кошке, женщина в накинутой на плечи шубе спешит с прижатой локтем папкой... Скучно. В двадцать четыре года сидеть за столом и перебирать бумажки -- невыносимо скучно.

Шеф -- румяный сорокалетний мужик с высоким красивым лбом, поездивший по стране и заграницам, кропал теперь докторскую и нацеливал Фирсова на последнюю главу своей диссертации -- она должна была подтвердить высокую экономическую эффективность предлагаемой им модели. Шеф не хотел идти на поклон к институтским экономистам и интриговал стажера-исследователя возможными перспективами. "Если ты разберешься во всей этой музыке, организую под тебя оркестр! Будешь дирижировать целой темой! Купим ЭВМ, организуем лабораторию -- прикладная экономика выходит сейчас на передний план. Давай, давай, не ленись. Аспирантуру и кандидатскую я тебе гарантирую".

Игорь не понимал, за какие заслуги шеф берет перед ним столь повышенные обязательства, и, скрепя сердце, заново осваивал нотную грамоту экономики: то, что им читали на лекциях, годилось разве что для экзамена. После обеда кафедра пустела, и он спускался в читальный зал или ехал в Публичку -- просматривать реферативные журналы и готовить обзоры текущей литературы. Шеф не докучал мелочной опекой: "Мне не нужна ваша усидчивость, -- провозглашал он на собраниях.
– - Мне нужна работа".

В разговорах с молодыми сотрудниками, а их на кафедре числилось трое: аспирант второго года обучения Лось -- хмурый бородач, от которого частенько попахивало перегаром и мятой, жизнерадостный и говорливый ассистент Паша Рудников, с золотистым пушком на румяных щеках, и немногословный, нравившийся Фирсову изысканными манерами инженер Белозерский, его тянуло назвать князем, -- в коридорных разговорах с этой троицей Игорь однажды обмолвился, что живет один. И был незамедлительно наказан визитом. Сколь полезным для дальнейшей работы: ему коротко и емко объяснили, кто на кафедре есть кто, столь и разрушительным: остекление нижних полок стеллажей было разнесено вдребезги -- Лось (это не Лось, а какой-то олень стокопытый) с утробным визгом демонстрировал боевые приемы каратэ.

Кафедра возликовала, обретя надежную площадку для празднования запрещенных на службе банкетов. Вскоре и шеф-демократ переступил порог комнаты своего подчиненного и покинул ее только на следующие сутки, прихватив для прочтения "Историю кавалера де Грие и Манон Леско" французского сочинителя аббата Прево и уведомив Фирсова, что в их сплоченном коллективе принято рассказывать исключительно о собственных похождениях. Игорь кивнул сдержанно и по случаю субботы отправился в пивной бар -- устранять мерзкую головную боль, навеянную ночными портвейнами. Многоопытный шеф почему-то считал, что дамы больше всего любят портвейны...

Игорь откладывал книгу -- князь Нехлюдов искал в арестантском доме Катюшу Маслову, -- закуривал, натягивал одеяло и прилаживал пепельницу на живот. Похрапывали хулиганы: хулиган Коля Максимов, успевший вернуться из самоволки до вечерней проверки -- он ездил подглядывать в окно своей любовницы Наташки и чуть не свалился с обледенелой крыши, и хулиган Валерка Балбуцкий -- тот уже давно никуда не ездил, мать собиралась замуж, и он вечером мастерил цветомузыку или слонялся по общежитию. Максимов, ровесник Фирсова, всхрапывал резко и нервно, ворочался, сотрясая гулкую стенку и скрежетал зубами, словно и там, во сне, продолжал беспокойную слежку; Балбуцкий храпел тоненько и длинно, будто рвал на лоскутки новую, но непрочную материю -- какой-нибудь сатин или ситец, рвал неспешно и обстоятельно, но к концу полоски чуть мешкал, словно раздумывал -- а нужно ли ему это?
– - и, решившись, тянул до конца.

До чего же мерзкая и никчемная жизнь была, думал Фирсов, щурясь на огонек сигареты в откинутой с кровати руке. Но тогда казалось, что все о'кей, все прекрасно, так только жить и надо: все веселы, дружны, все друг друга знают и любят. Джексоны, Алики, Вовчики, Славуны, Генашки... Милочки, Аллочки, козочки, телки, котята... Сергунчики-фуюнчики... И ведь вели какие-то разговоры, находили темы. О чем? о чем говорили все эти семь или даже десять лет? Ни одного стоящего разговора не осталось в душе -- так, болтовня одна. Сегодня вспоминаем, что делали вчера, завтра будем вспоминать, как чудили сегодня.