– Это часть моего очарования.

– Очень юный для этих труб, - пояснил он с довольно вежливым осуждением.

Я помедлил.

Я выглядел старше своего возраста, то есть на несколько лет больше, чем мои пятнадцать.

Насколько я знал, я был самым молодым музыкантом в Эолиане.

Обычно это было мне на пользу, так как придавало новизны.

Но сейчас...

Прежде чем я придумал ответ, из очереди за нашими спинами раздался голос.

– Это не подделка, Кетт.
– Высокая женщина с футляром для скрипки кивнула в мою сторону.

– Он получил эти трубы, пока тебя не было.

Он заслужил их.

– Спасибо, Мари, - сказал я, когда швейцар пропустил нас внутрь.

Наша четверка нашла столик около задней стены с хорошим видом на сцену.

Я вгляделся в лица вокруг и подавил привычное разочарование, когда не увидел среди них лицо Денны.

– Что это такое было у двери?
– спросил Мане, оглядываясь по сторонам, рассматривая сцену и высокий сводчатый потолок.

– Люди платят, чтобы попасть сюда?

Я взглянул на него.

– Ты студент уже тридцать лет, но ни разу не был в Эолиане?

– Ну, понимаешь.
– Он сделал неопределенный жест.

– Я был занят.

Я не часто бываю на этом берегу реки.

Сим рассмеялся, присаживаясь.

– Позволь мне объяснить тебе это так, чтобы ты понял, Мане.

Если бы для музыки был Университет, он был бы здесь, а Квоут был бы абсолютно оперившимся арканистом.

– Плохое сравнение, - сказал Вил.

– Это музыкальный двор, а Квоут один из мелких дворян.

Мы пользуемся его покровительством.

Вот почему мы так долго терпим его компанию.

– Целый джот, чтобы попасть внутрь?
– спросил Мане.

Я кивнул.

Мане проворчал что-то неопределенное, по оглядывался по сторонам и разглядывал хорошо одетых дворян, расхаживающих по балкону над нами.

– Ну, тогда, - сказал он.

– Полагаю, я узнал что-то новое сегодня.

Эолиан только начал заполняться, поэтому мы убивали время, играя в уголки.

Это была дружеская игра, драб за партию, два за шулерство, но с моей бедностью любые ставки были высоки.

К счастью, Мане играл с отточеностью часового механизма: ни неверных ходов, ни диких поднятий ставок, ни интуитивных решений.

Симмон купил первую партию напитков, а Мане вторую.

К тому времени, когда огни Эолиана погасли, мы с Мане отыграли десять партий,, во многом благодаря склонности Симмона c энтузиазмом перебивать ставки.

Я со злорадным удовлетворением убрал в карман один медный джот.

Один и четыре таланта.

Пожилой мужчина выходил на сцену.

После краткого представления Станчионом он сыграл душераздирающе красивую версию «Последних Дней Таетна» на мандолине.

Его пальцы двигались по струнам легко, быстро и уверенно.

Но его голос...

Большинство вещей угасают с годами.

Наши руки и спины деревенеют.

Наши глаза тускнеют.

Кожа грубеет, и красота теряется.

Единственное исключение - голос.

Если о нем правильно заботиться, то голос только становится слаще с годами и при постоянном использовании.

Его голос был, как сладкое медовое вино.

Он закончил песню под сердечные аплодисменты, и через секунду включился свет, а комната заполнилась разговорами.

– Между выступлениями есть перерывы, - пояснил я Мане.

– Чтобы народ мог поговорить, размять ноги и сходить за напитками.

Но если заговорить во время чьего-то выступления, не помогут даже Тейлу и все его ангелы.
– Мане обиженно фыркнул.

– Не переживай, что я опозорю тебя.

Я не полный варвар.

– Просто по-честному предупреждаю, - сказал я.

– Ты рассказываешь мне, что опасно в

Артефактной.

А я рассказываю, что опасно здесь.

– Его лютня была другой, - сказал Вилем.

– Она звучала, не как твоя.

И была меньше.

Я сдержал улыбку и решил не раздувать из этого проблему.

– Такие лютни называются мандолинами, - сказал я.

– Ты же сыграешь, не так ли?
– спросил Симмон, ерзая на своем сидении, как неугомонный щенок.

– Тебе стоит сыграть ту песенку, что ты написал про Амброза.
– Он промурлыкал мелодию, а потом напел:

«Мул может читать и магии обучаться, Ведь в отличие от юного Роза он осел лишь наполовину.»

Мане захихикал в кружку.