(конец июня 1183-го года)

– Мир дому сему!
– в низкий проем двери, согнувшись, протиснулся отец Федор.

Людоту он навещал часто. Видать, пиво Марфы было лучше, чем у других прихожан. Кузнец, невзирая на потери в "винном погребе", его визитам рад - поп был изрядный собеседник.

После второй-третьей чарки начинали толковать на "политические" темы:

– Князюшка-то наш, Всеволод Святославич, дай Бог ему здоровья, не только доблестью среди Ольговичей* более других удался, но и умом, добротою, обхождением. Таких преславных мужей, может, и нет больше на Руси. А толку-то? Чем еще земля курская славится, кроме воинов, в битвах не превзойденных, да соловьёв-разбойников? Это от старого князя Святослава Ольговича пошло - любил удаль воинскую. Сынок его старший, теперешнего князя Всеволода брат, и того пуще - когда в Курске княжил, таких отчаюг из курян в дружину набрал, что в битву с одними ножами засапожными хаживали. Без щитов и шлемов, криком жутким и посвистом неприятеля побеждали. Вот помню... Ну, да выпьем, сыне...

Попу было что рассказать из воинской жизни. Поговаривали, что на крест и рясу благословили его не смолоду. Но о той прежней жизни отец Федор не говорил никогда, считая её полной грехов, которые ему следовало искупить:

– И без этого нельзя, - вздохнул Людота.
– Не ты соседа, так сосед тебя. Отродясь так было - что ни князь, то вояка.

– Пора князьям русским не удалью жить и не о славе одной печься. Коли уж Бог тебя над людьми властвовать поставил, так ты мудростью бери, а не ратью. А они, словно дети неразумные, со времен Трояновых добра от зла не отличают. И мыслит всяк из них одинаково - на престол побогаче сесть:Церкву каменную, что еще при Феодосии построили, князя который год прошу поправить: Погоди, говорит, вот детинец подновлю, дружину обихожу, а уж потом: В Чернигове сядет, там и будет град изукрашивать.

– Ну уж, Чернигов, - возразил Людота.
– Там Игорь Святославич, нашего князя брат старший, по праву сидеть будет.

– Этот Черниговом уж точно не наестся - Киева добиваться станет. И половцев в помощь покличет. Он со сватом своим, Кончаком, Киев на копье уже пробовал. Не вышло. Еще попробует. Гордыней куда более других полон и бед еще много сотворит... Ну, да выпьем, сыне...

Марфа поставила на стол еще корчагу пива.

– Кабы не распря княжья, - сказал Людота, вытирая бороду рукавом, - так половцев тех уже забыли бы, как звали.

– Может и так, - согласился отец Федор, заедая пиво квашеной капустой.
– Как Владимир-киевский в былые времена печенегов разметал. А можно иначе: косоги да торки звериной свирепости племена были, а умом и терпением нашим сели на Руси, окрестились и живут без зла. И с половцами надо не мечом, а разумом. Русь со времен изначальных языки другие в себя вбирала...

Далее разговор пошел невразумительный - выпито было немало. Отец Федор подытожил:

– Хоть они и свиньи, князья наши, но дай им Бог здоровья и долгих лет - другие хуже могут быть.

После этого он нарочито твердой походкой двинулся в город, впечатляя встречных бордовым цветом лица. Слободские собаки почтительно убегали с его дороги, опасаясь дубины:

Под Троицу приехал в Курск князь Всеволод. В мае, когда войско возвращалось из неудачного похода, князь на Казачьей заставе в баньке грязь походную смыл и, не медля, двинулся дальше. Теперь же все было иначе. Предупрежденные горожане и слободичи ждали Всеволода и его старшую дружину у Княжьей дороги.

Пыль из-под лошадиных копыт раньше боевых труб возвестила об их приближении. Рядом с князем ближние бояре в расшитых золотом корзнах*, в шапках дорогого меха, сбруи лошадей ярко блестят на солнце. Дальше воеводы, старшие дружинники. Эти тоже одеты не бедно, но отличались еще и статной посадкой в седлах.

Князь без оружия, одет просто: в холщовую, красиво расшитую рубаху. Шапка в приветственно поднятой руке, светлые кудри шевелит ветер, русая короткая борода не скрывает широкой добродушной улыбки.

– Здорово, куряне!
– крикнул он, поднявшись в стременах.
– Скучал по вам, воины мои доблестные.

– Гой еси*, княже!
– кричали встречающие.
– Дай Бог тебе здоровья, отец наш.

Всеволод старался с каждым знакомым поздороваться отдельно, поприветствовать хотя бы взмахом руки.

– Здорово, Гасила. Живой еще? Не зашибли в стенке?

– Еще не раз в Поле с тобой сходим, княже.

– Эй, Людота!
– Всеволод осадил коня и, нагнувшись, дружески хлопнул кузнеца по плечу.
– Здорово, кузнец княжий. Меч твой исправно служит - спасибо за него.

Князь перевел взгляд на согбенного старика:

– Гой еси, Басарга*, старый вояка. Когда половцев воевать пойдем?

– Да хоть сегодня, - бодро отвечал старец под дружный смех.
– Только вели, чтобы печку горячую за мной на телеге возили:

Князь был хорош: крепок, ладен, красив. Черты лица соединяли в себе русское со скандинавским. Но не было в нем ничего, что позволило бы угадать легендарного воина. Среди курян, впрочем, как и в летописях, к Всеволоду прикрепилось прозвище "Буй-тур", "Бешеный бык". Такие имена случайно в суровом двенадцатом веке не давали - его надо было заслужить. "В бою страшен, как тур разъяренный, - объяснил как-то Людота.
– Себя забывает в сече, ран не чувствует и сталь чужая его не берет. После боя, бывало, водой князюшку отливали издали, а то, зашибет".