Накопились обиды и боли.

Подросла в этом поле одна лебеда,

Душит гривой своей непослушной.

Но и это, поверь мне, еще не беда,

Разве что четвертинка с полушкой.

Отыграли мы век, заплатили судьбой,

Всё спешили к неведомой цели...

Вот беда – так беда: через поле с тобой

До сих пор перейти не сумели.

когда-то я читатель слов бродил туда сюда

туман обрушился с холмов съедая города

я в этот серый и густой зарылся с головой

в мой первый том горящий дом недужный нужный свой

а там кружился тарарам не видно ни хрена

пластинка ныла по дворам и к завтрему война

и батя мой спешил домой еврейской мамы сын

а летний зной звенел струной и тикали часы

потом потом вернулся он один зачем-то жив

в тумане задыхался звон и плыли этажи

осенний дождь клевал с руки когда криклив и смел

всему на свете вопреки родиться я сумел

я в это верить не готов в мою игру ума

строитель снов читатель слов вдыхающий туман

эти травы и эти деревья приходят ко мне из земли,

из младенца зерна и давно постаревшего корня.

что узнали они, выходя из подменного сонного в горний,

что забыли они навсегда, что запомнить смогли?

я боюсь наступить неподсудным своим башмаком.

стебли выгнуты луком, но неуловимы их стрелы.

и рисуют они времена и зеленым и желтым на белом,

и нескошенным телом слепой утверждают закон.

кто еще в этом времени, мире по пояс навеки зарыт,

кто закрыт на тюремный замок и не может укрыться…

и стоят, и качаются, их растворяются лица.

вот и эта страница сгорает на углях зари.

На этой улице печальной

Мне бросили канат причальный:

Давай, вставай-ка на прикол!

Здесь небо улеглось на крыши,

И третий день уже не дышат

Слепые окна над рекой.

На них – задернутые шторы,

За ними ходят командоры,

Верша последние суды.

В кроватках каменные дети,

А в кадках залежался ветер,

И нет ни воли, ни судьбы.

Здесь может быть, но быть – не может,

Здесь от дождя не стынет кожа

И всюду край, куда ни кинь…

На этой улице печальной

Мне бросили канат причальный,

Но я не протянул руки

на серой изнанке мира

написано «маде ин чина»,

и утекают сквозь дыры

следствия и причины.

и пропадают навеки –

вот они были и сплыли,

некие человеки,

тише дорожной пыли.

как будто бы кто в охапку

схватил, а душа живая…

китаец в стоптанных тапках

сидит и дыру зашивает.

Меня спасали кошки, птицы,

Собаки, лошади и лисы...

Мне разве снится, что синица

Меня искала по столице,

Когда, отчаяньем гонимый,

Я бился в каменные пасти –

Как бы случайно, как бы мимо,

Стараясь на глаза попасться,

Перечеркнула слабым телом

Всех вертикалей злую силу...

И эта тяжесть отлетела,

И эта горечь отпустила.

Её «зинь-зинь» мне стало знаком

Что гибель проскочила мимо.

А я ... я спас одну собаку...

Но это несоизмеримо.

Кроваво-красным подбоем выстланы облака.

Нас было когда-то трое, сделанных на века.

С этой высокой дружбой – времени поперек...

И всё-таки годы рушат то, чему вышел срок.

Резали по живому новые времена,

Погасшему, пожилому дружба едва ль нужна.