Шрифт:
КРИСТОБАЛЬ ДЕ МЕСА
* * *
Гонясь за счастьем, уделил я прежде пустой придворной жизни много лет, в которой правдолюбцу места нет, но дверь открыта чванному невежде, где фаворит в сверкающей одежде роскошеством своим прельщает свет, где познает немало горьких бед простак, наивно верящий надежде; пускай смеется чернь, но во сто крат блаженней тот, кто на клочке земли, хваля судьбу, живет себе в усладу, кто мир вкушает, кто покою рад от балагана этого вдали, от мерзости его, подобной аду. БАРТОЛОМЕ ЛЕОНАРДО ДЕ АРХЕНСОЛА
* * *
Вот, Нуньо, двух философов портреты: один рыдал и хохотал второй над бренною житейскою игрой, чьи всюду и во всем видны приметы. Когда бы я решил искать ответы вдали от этой мудрости и той — чье мненье мне служило бы звездой? Из двух — какая сторона монеты? Ты, видящий повсюду только горе, мне говоришь, что в трагедийном хоре пролить слезу — утеха из утех. Но, зная, что слезами не поможешь добру и зла вовек не изничтожишь,— я, не колеблясь, выбираю смех. * * *
Сотри румяна, Лаис, непрестанно их кислый запах выдает обман. А если въелся в щеки слой румян, потри их мелом — и сойдут румяна. Хотя природа и в руках тирана и сталь кромсает сад, где сплошь бурьян, но разве хоть один найдешь изъян в глухом лесу, чья прелесть первозданна? И если Небо коже подарило правдивых роз румяна и белила, зачем же пальцем в щеки грим втирать? Красавица моя, приди же в чувство! Для совершенной красоты — искусство не в том ли, чтоб искусство презирать? ХУАН ДЕ АРГИХО
ВРЕМЕНА ГОДА
Рассыпав щедро в чистоте простора свой свет и блеск, весиа приходит к нам; полянам зелень, радость пастухам за долгое терпенье дарит Флора; но солнце переменчиво, и скоро оно сместится, оказавшись там, где жгучий Рак погибель шлет цветам, лишая землю яркого убора; и вот уж осень мокрая, она плодами Вакха скрасит свой приход, а после зимний холод воцарится; чередованье, смена, новизна — какой страдалец горький вас не ждет? Какой счастливец гордый не страшится? * * *
Карают боги гнусного Тантала, чья низость на пиру ввела их в гнев. Своим обманом мудрость их презрев, изведал он, что значит их опала: к воде ладони тянет он устало, почти касается рукой дерев, но Эридан уходит, обмелев, и дерево ему плода не дало. Ты удивлен, страдальцу сострадая, что плод, в его уста не попадая, приманкой служит для его очей? Ну что ж, окинь округу трезвым взглядом, и ты увидишь сто Танталов рядом — несчастных, средь богатства, богачей. О ТЕСЕЕ И АРИАДНЕ
«Кому пожаловаться на обман? Молчат деревья, слез пе понимая, здесь небо слепо, а земля чужая, любовь обманна, как морской тумап. Уплыл — один — любви моей тиран, и плачу я, тоски не утоляя, надеюсь исцелиться, понимая, что исцеленья нет от этих ран! О боги, если кто-нибудь когда-то вас холодностью ранил, — пусть расплата на моего обидчика падет!» Так Ариадна небо молит в горе, а слезы между тем уносит море, а ветер вздохи горькие крадет. * * *
Покорная напевам Амфиона, сама росла Троянская стена, его хранила нежная струна в подземном царстве ужаса и стона. Не от ее ли отворялись звона алмазные врата, дабы она спасала, волшебством наделена, страдальцев из жестокого полона? И если столь волшебно лиры пенье, смиряющее бурных рек кипенье и самых необузданных зверей,— то тщетны почему мои старанья, и то, что всех спасает от страданья, лишь миожит тяготы души моей? РОДРИГО КАРО
РУИНАМ ИТАЛИКИ
Оплачем, Фабьо, сей, застывший сонно, увядший холм, среди полей пустынных — Италикой в иные времена, колонией победной Сципиона была сия, сокрытая в руинах, суровая и славная стена, так сделалась она реликвией слепою. Печальною тропою герои в царство теней отошли, их даже память видеть перестала. Здесь храм стоял, там площадь клокотала, чей контур еле различим в пыли. Гимназия искрошена веками, от дивных терм остались только камни, а шпили башен, ранившие высь, ее покою вечному сдались. Амфитеатра рухнувшие стены, богов жестоких славившие ране, унизил беспощадно желтый дрок. В безмолвии трагической арены струится время, как напоминанье, сколь жалок давней пышности итог. Все поглотил песок. Умолк народ великий, в столетьях стихли крики. Где тот, который на голодных львов шел обнаженным? Где атлет могучий? Здесь превращен судьбою неминучей в безмолвие многоголосый рев. Но до сих пор являют нам руины былых ристаний страшные картины, и чудится душе в седых камнях предсмертный хрип, звучавший в давних днях. Здесь был рожден сын молнии военной — Траян, отец испанского народа, воитель доблестный и честь страны, пред кем земля была рабой смиренной от колыбели алого восхода до побежденной кадиксской волны. О славные сыны,— здесь Адриан и Силий, и Теодосий были детьми: слоновая сияла кость на колыбелях, облаченных в злато, жасмин и лавр венчали их когда-то там, где былье глухое разрослось. Дом, сложенный для Кесаря, — глядите,— сегодня гнусных ящериц укрытье. Исчезли кесари, дома, сады и камни, и на них имен следы. Коль ты не плачешь, Фабьо, — долгим взглядом окинь умерших улиц вереницы, разбитый мрамор арок, алтарей, останки статуй, ставших жалким сором, все — жертва Немезидовой десницы там, где безмолвье погребло царей в столетней тьме своей. Так Троя предо мною встает с ее стеною,