The winner takes it all, the loser plays it small.[91]

Ручеек талой воды, прихотливо играющий со спичками. По строгим дворовым правилам, севшую на мель лодку можно столкнуть только тогда, когда все остальные уже прошли, только пропустив всех вперед.

Кто–то сказал: "Если тебе дадут линованную бумагу – пиши поперек". Легко сказать, пиши поперек... Борька, Барух всегда писал по линейке. Еще на Сретенке отец принес как–то домой на проверку курсовые работы, написанные не в тетради, а на листах обычной бумаги. Борька удивился тогда, насколько ровными были строчки, а отец засмеялся и показал ему, в чем фокус: он достал линованый трафарет и положил его под чистый лист бумаги. Под листом проступали линии, двадцать прекрасных прямых линеек, по которым можно свободно писать.

Можно было свободно писать по линейкам...

Так он и жил – писал по линейкам подложенного снизу трафарета. Убери он его, и строчки поползли бы вкривь и вкось. Казалось, что сейчас кто–то выдернул из его жизни трафарет, и сразу все пошло вкривь и вкось, строчки разбежались. Строчки его жизни разбежались...

Белая шапка поднимающегося молока...

Вилка с отогнутым зубцом...

Старенький профессор, потирающий руки...

Разорванная фотография со стенда...

Значок, завернутый в мятый рубль, брошенный в урну...

Карен Магнуссен на олимпиаде в Саппоро...

Растекшееся на столе белым пятном мороженое...

Полянка посреди Измайловского парка с мятыми одуванчиками...

Пепел сигареты на груди у Лоры...

Солдаты на берегу...

Старая полька, медленно бредущая домой...

Керен и Михаль...

Михаль и Майка...

Амит... Шири, Орли и Михаль...

Серый пеликан в парке...

Барух понял, что на работе он уже давно никого не интересовал. Его фирма с всемирно известным именем неслась вперед на юг, продолжая гонку без него, без его детища – его завода. Отработанный материал. Вполне возможно, что ему придется начинать все сначала почти в пятьдесят лет. Впрочем, не совсем все сначала.

Он предпочел продвижению карьеры семью, почему–то думая, что ему будет обеспечено безбедное существование до пенсии. В то время как Керен торчала в офисе до ночи, он, бросив все, летел домой. Ему не надо было "вкладывать в брак", ему просто нравилось играть со своими девчонками. Маленький домашний мальчик превратился в большого домашнего мальчика, ищущего тепла, нашедшего это тепло у собственных детей. Он подумал, что, наверное, все-таки не был им просто случайным попутчиком.

Небольшая грудь Керен, пока она возлежала на кресле, почти не выдавалась. Ему захотелось, чтобы она выбрила маленьким узеньким сердечком рыжеватые волосы у себя на лобке.

Орли и Михаль. Керен и Михаль. Розовый треугольник, розовый квадрат.

Барух вспомнил, как смотрели друг на друга танцующие возле бассейна "Ривьеры" девушки. Он вспомнил, как обнимались Орли и Шири, Как Михаль потянула его в гущу танцующих. Он вспомнил взгляды Керен и Михаль на вилле Ронена. Только теперь ему окончательно стало понятно, почему Керен так тогда напилась. Вот кому надо было выходить из шкафа. Через десять лет, до него дошло, наконец.

Она тогда месяц не могла прийти в себя: "Варвар, у меня все болело внутри..." Баруху стало ясно, о какой боли шла речь. Ей надо было решиться. Она тогда использовала его, чтобы заиметь ребенка. Она колебалась, не знала, как поступить, возможно, даже хотела разрыва с ним, чтобы родить и остаться с Михаль. Барух спутал ей все карты своими кольцами, вернул ее в реальность жизни. "Правильная девочка": жалко губить так хорошо начавшуюся карьеру в мультифарме, нельзя травмировать родителей. Еще много "нельзя" было в Израиле середины девяностых, чтобы жить нормально и сделать карьеру, а тут подвернулся удобный попутчик.

Наверняка Керен очень хотелось бы поехать с ним в Эйлат, но многолетняя привычка "таиться в шкафу" не позволила ей этого сделать.

Эннис дель Мар и Джек Твист, Борька Беркман и Санька Седых.

Керен и Михаль...

Он жил рядом с Керен десять лет и почти ни о чем не догадывался. Или он не хотел ничего замечать. Она не задавала лишних вопросов, и он не задавал лишних вопросов. Она не покушалась на его прошлое, и он не покушался на ее прошлое. Он понял, что Керен все эти годы боялась каким–то неосторожным словом или намеком выдать себя. Она почувствовала, что из–за "Горбатой горы" они подобрались к опасной черте, и страшилась этого. Теперь ему стала ясна ее реакция на "Горбатую гору" – она видела в судьбе Энниса и Джека отражение своей собственной судьбы. Она постоянно боялась сорваться, как это сделали, увидев друг друга через четыре года, Эннис и Джек. Она однажды совершила свой выбор и теперь защищала его всеми силами.

Она рассталась со своей любовью. Она потеряла Михаль. Но Михаль осталась с ней навсегда. Она назвала их первую дочку Михаль. Она предпочла затаиться и жить с ним, удобным попутчиком: ради карьеры, детей, родителей, ради нормальной жизни. Она только лишь хотела быть всегда сверху.

А ему нравилось отдаваться, быть снизу. Нравилось играть в дочки–матери.

Хрупкость и сила. У Керен хватило решимости отсечь свое прошлое, но ее прошлое, как и его собственное, рвалось обратно в их жизнь, грозило разрушить все – семью, карьеру, саму эту жизнь, оказавшуюся на поверку такой хрупкой.

Керен просто изнасиловала его тогда. Она элементарно трахнула его, а ему было хорошо до потери сознания.

Барух понял, что подспудно ему всегда хотелось избавиться от Михаль, от той давней Михаль, вытеснить ее из жизни Керен, из ее памяти. Он хотел владеть Керен безраздельно, он не хотел делить ее с Михаль. Занимаясь любовью с Керен, он иногда представлял, как он совокупляется с Михаль: дико, грубо, необузданно. Ему хотелось уничтожить ее, взорвать ее изнутри.

Барух отметил возбуждение Керен: по движению коленей, по непроизвольному поглаживанию бедер, по напрягшимся соскам. Ее возбуждение передалось и ему, он чувствовал, как его инструмент принимает рабочее положение, он хотел бы обнять ее, схватить ее в охапку, затащить в джакузи, зарыться и забыться.