Фонтан бил каждый вечер, или почти каждый вечер: воспоминание о тепле Светки Курехиной, о контурах лифчика Таньки Калининой, Мопассан, сказки тысячи и одной ночи, Хемингуэй, фотки под одеялом. Постепенно Борька приспособился запасаться туалетной бумагой под подушкой. С матерью не было никаких проблем, так как не было никаких следов на простыне. Ей бы как раз волноваться, почему их нет, но неисповедимы пути господни, а приятнее и спокойнее закрыть глаза и ничего не знать.

Непроста была жизнь московского подростка, с детских лет Борька привык быть всегда начеку: дома, в школе, на улице.

В семьдесят втором году в Японии, в Саппоро, проводилась очередная Одиннадцатая Зимняя Олимпиада – событие значительное в масштабе мировом и гордость советского спорта в частности. А Борьке она запомнилась совсем не победой советских хоккеистов – он очень удачно заболел за пару дней до начала, и не каким–нибудь трехдневным ОРЗ, а полновесным двусторонним и двухнедельным воспалением легких, полученным во время лыжного кросса. На две Зимние Олимпийские Недели он получил законную возможность сидеть дома и наблюдать Игры в прямой трансляции из Японии, потом повторение в записи, когда угодно и сколько угодно. Две недели Борька почивал на лаврах: он знал все, что касалось олимпиады, все результаты, всех известных спортсменов, он смотрел все передачи. Ему звонила почти вся школа и справлялась, как там хоккеисты, фигуристы, лыжники, биатлонисты и конькобежцы. Санек забегал после уроков к больному другу и приносил домашние задания. Часто он помогал Борьке с обедом, оставленным Борькиной мамой в расчете на трех здоровых едоков, и считавшей, что ее больной сын должен все это уничтожить.

Привлекали фигуристки, они были единственные, кто не стеснялся публично показать свои трусики. При виде фигуристок Борьке приходилось плохо, так как в присутствии родителей он должен быть скрывать свое возбуждение и прятать торчащий, как палка, не по годам развитый член. И надо же было тому случиться, что фигурное катание было даже в большей моде, чем хоккей, ожидали олимпийского золота в парном катании и у мужчин, спортивные танцы вошли в программу олимпиад только через четыре года, в семьдесят шестом. Фигурным катанием заполняли советские олимпийские теле–вечера. Укутанному одеялами Борьке, возлежащему на родительском диване, превращавшемся к ночи в двуспальную кровать, было даже очень легко скрываться, и он не торопился выписываться обратно в школу. А по утру и среди дня на олимпийском льду постоянно крутились фигуристки, к вечеру приводя тяжело больного пневмонией семиклассника Борьку Беркмана в состояние полного полового истощения. Воспаление легких – это вам не шутки, первые три дня болезни омрачились бюллетенем по уходу, но потом мать поняла, что умирать Борька не собирается, и вышла на работу, лишь названивая домой каждый академический час. С этим можно было смириться.

К концу Олимпийских Игр Борька почти выздоровел, почти – потому что проклятые японцы передавали прямые хоккейные трансляции по утрам, когда все нормальные люди в школе. В круговом турнире шести команд финала, как такового, не было, но матч с чехами и был, по сути, финалом. У чехов было одно поражение, у СССР – одна ничья, со шведами. Все решалось в последнем воскресном матче тринадцатого февраля, в котором, как постоянно напоминал всегда политкорректный Озеров, "нашим достаточно и ничьей". Но триумф Харламова и Третьяка Борьку мало волновал – он влюбился в канадскую фигуристку Карен Магнуссен. Мало того, что она была лучшей на Одиннадцатой Зимней Олимпиаде, она, как и Борька, родилась четвертого апреля, только на шесть лет раньше – в пятьдесят втором году, и в Ванкувере, а не в Москве. Несмотря на феерическую произвольную программу, Карен досталось лишь серебро, а золото подлые судьи присудили скучнейшей австрийке Беатрис Шубе за безупречные обязательные фигуры.

– Да какая она шуба! Она просто цигейка драная!! – заявил борькин папа.

На показательных выступлениях творилось что–то невероятное: серебряную Карен не хотели отпускать, на лед обрушился ливень из мягких игрушек, а золотую Шубу зал почтил минутой молчания, освистать победителя вежливые японцы не могли. Борька впервые услышал это имя: Карен, не мог же он тогда знать, что с этим именем будет связана его судьба. Мистика или нет: его женой стала Карина, в израильской интерпретации – Керен, соедини Карину и Керен, так и получится Карен. А тогда, в семьдесят втором, Карен Магнуссен, легендарная канадка из далекого Ванкувера, с короткой заграничной стрижкой безраздельно владела Борькиной душой и телом. Ванкувер был для Борьки почти Камчаткой или Чукоткой, где–то так далеко на западном побережье Америки, что невозможно себе представить. В день триумфа Карен Магнуссен на Олимпиаде Санька Седых, как и всегда за последние две недели, забежал к Борьке с уроками. Санька тоже бредил фигурным катанием, но поскольку Карен Магнуссен уже была занята другом, то ему досталась бронзовая американка Жанет Линн. Он мог не торопиться в Большой – занятий в тот день не было.

Утром Борька получил строжайшие указания от матери: доесть, наконец, бульон и винегрет, в чем ему во время технического перерыва – подготовки льда перед последней сменой фигуристок – с радостью помог оголодавший в школе Санек, проглотивший даже ненавистный куриный пупок. Борька не любил пупок, но по какой–то непостижимой логике считалось, что его обязательно надо отдать ребенку, и каждый раз ему резали эту отвратительную резиновую дрянь на три части, противно скрежеща по тарелке ножом. А когда они, выполняя наказ, доели винегрет, на лед с произвольной программой вышла Карен Магнуссен. Сказать, что под борькиным одеялом образовался холм – значит, не сказать ничего. Они болели за Карен так, как не болел никто в мире. Санькина рука опустилась на борькин холм и он хотел отдернуть ее, но Борька придержал, и рука осталась, сжимая через одеяло торчащий борькин член. Борька кончил прямо в пододеяльник под бешеные аплодисменты, которыми японцы наградили произвольную программу Карен.

А во время выступления Жанет Линн Санька, в свою очередь, расстегнул ширинку серых школьных брюк, и Борька сжал рукой его хозяйство. Борька отметил, что его собственное было не в пример больше.

– Ты что, больно же!– завопил Санька, когда Борька приложил ту же силу, что он привык использовать в собственных забавах.

Тогда Борька понял, что хрупкая балетная Санькина натура требует совсем иного обращения. "Noinstructionmanualneeded??.." Неизвестно, видел ли Санька произвольное выступление своей американской избранницы Жанет Линн, но его извержение произошло гораздо раньше оглашения судьями ее оценок. В тот день они перешли через первый рубикон, став друг другу гораздо больше чем друзьями.

Jack choked "gun's goin off."[5]

Но им было до этого еще очень далеко.

В том же году Карен Магнуссен снова получила серебро на чемпионате мира мира в Калгари, а еще через год, в семьдесят третьем – золото в Братиславе.

Борька побывает в Канаде, он полетит в Ванкувер (волшебное, непонятно манящее название из детства, сродни Изумрудному городу), увидит скучный провинциальный город, сентиментально посетит городской стадион. Цветная открытка Карен Магнуссен с факсимильной подписью потеряется потом в ливанской неразберихе.