Санькин отец оказался на редкой побывке в Москве, когда в их школе объявили сдачу норм ГТО по лыжам. Он посмотрел на уныло ощетинившиеся занозами "дрова", называемые лыжами, и отвез мальчишек в спортивный отдел недавно открывшегося огромного универмага "Первомайский". Борьке, раз такое дело, выдали трешку, но на новые палки ему уже не хватило. Лыжами Санькин отец не ограничился, он купил паяльную лампу и долго выбирал набор смол и мазей для лыж. Половина воскресенья, под завистливые взгляды соседей, была потрачена на просмолку и просушку.

На следующее утро грянула оттепель, та самая гадкая серая московская оттепель в середине зимы, когда температура около нуля, а под ногами то страшный гололед, то грязная каша, и с темного неба то ли сыпется, то ли льется непонятно что. И в такую погоду надо было бежать три километра через Измайловский парк по раскисшей в низинах и обледеневшей на взгорках лыжне. Лыжный кросс должен был состояться при любой погоде. Но и тут Санькин отец оказался на высоте. Он с утра позвонил в часть, где начальство вошло в положение, и, пока мальчишки покорно отсиживали три первых урока, остался дома колдовать над лыжами и мазями.

Бежали парами. Санькин отец им наказал:

– Держитесь вместе до самого конца. Бегите один за другим попеременно. Чувствуешь, что устал – пропусти друга вперед, но помните: кто сильнее, решайте только на самом финише.

Как они бежали, Борька помнил смутно, было очень жарко. Ему строжайше велели надеть теплый свитер и куртку, зима же, а он не догадался по примеру Саньки снять на старте куртку. Он только помнил, что желтый санькин свитер все время маячил впереди, и что надо от него не отстать. Это была настоящая пытка, проверка на выносливость. Под Санькино "хоп–хоп" они постоянно, особенно на подъемах, обгоняли проклинавших погоду гораздо более сильных лыжников, спотыкавшихся на скользкой лыжне. Санькин отец, как говорят, "попал в мазь", и их лыжи "держали". Больше всего Борька боялся, что задохнется, упадет, не выдержит темпа. Ноги подкашивались, но он собрал последние силы, всю свою волю, чтобы держаться за тренированным и умевшим правильно дышать Санькой, который пришел первым во всех седьмых классах и привез мокрого, как мышь, Борьку на второе, серебряное место. Борьку продуло на ветру, пока остальные три класса заканчивали гонку, пока объявляли результаты и награждали победителей. Санькин отец сиял от гордости, на следующий день он потащил статуэтку лыжника вместе с медалью в свою часть, а вечером вернулся навеселе и отцовского триумфа не упустил. Над ним посмеивались из–за санькиного балетного кружка – ну какое это занятие для сына кадрового военного, – а тут первое место по лыжам.

Борька с нетерпением дожидался вечера, чтобы похвастаться трофеем, но вышло наоборот. Он намеренно не звонил никому, хотел удивить серебряной медалью, но когда мать с отцом пришли с работы, у него уже была температура под сорок. Кого волнуют эти игрушечные медали, если ребенок не слушается и не надевает куртку, ясно же сказано. Как он ни оправдывался, даже просил сквозь слезы позвонить Санькиному отцу, чтобы тот подтвердил – ничего не помогало. Наутро Борька бредил, отец пытался оставаться невозмутимым, стоял у кровати, а мать, рыдая, помчалась к соседке – участковому врачу; та мгновенно прибежала без всякого вызова, и вколола Борьке какой–то дефицитный гаммаглобулин. Он не запомнил ни врачиху, ни укол, а длинное непонятное слово "гаммаглобулин" зацепилось в памяти.

Он был морально готов, что его назовут "блядь" и "предатель", но никто ничего не знал, сведения в школу передавали, только когда приходило разрешение на отъезд, чтобы исключить из комсомола, но Борька в комсомол не спешил. Бойкот продержался всего два дня, это ж восьмой класс, последняя четверть, хочешь – не хочешь, а впервые придется сдавать экзамены, и неизвестно, попадешь в девятый или нет. Каждая тройка – трагедия, и Борька Беркман, нужен позарез, ну дал девчонке списать, не идти же из–за этого в ПТУ. Два дня он разговаривал только с Наташкой и никак не мог понять, в чем дело: то ли он предатель, за то что родину предал, то ли за то, что Наташке списать дал?

Выяснилось, что за Наташку.

Они с Санькой с той достопамятной олимпиады частенько ублажали друг друга. Это было гораздо приятнее, чем работать самому. Можно было расслабиться и закрыть глаза, представить вместо Саньки – Светку или Ольку, или саму Карен Магнуссен. Они доставали многочисленные фотки, Серега перед уходом в армию передал все младшему брату, и Санька оказался один в комнате, полной оставленных братом сокровищ. Они повадились исполнять один и тот же трюк: по очереди один из них сжимал торчащий член другого между ногами, что создавало иллюзию интимной близости. А если еще обернуться салфеткой, то вообще, можно кончать сколько угодно в свое удовольствие.

Двадцать пятого мая семьдесят третьего года Борька и вспомнил сейчас, лежа под одеялом рядом с Керен. В тот день они официально закончили восьмой класс, оставались только экзамены, но отметки за четверть им уже огласили. Санек, вечно балансировавший на грани, умудрился не получить ни одной тройки! Его счастью не было предела – он бросился с табелем к матери на работу, а потом они на подаренную на радостях треху накупили мороженого и конфет, и печенья, и вафель, и лимонада. Им даже не пришло в голову по-взрослому взять вина или хотя бы пива. Дома у Саньки никого не было: мать работала до девяти, отец, как всегда, в командировке, брат – в армии. Они разложили все свои фотки и, угощаясь сладостями, принялись за конкурс красоты, то есть сортировать девчонок по ранжиру, отчаянно споря. В итоге, бросив пятак, кто первый, они стали по очереди отбирать фотографию за фотографией, пока у каждого не образовался свой собственный гарем.

Борька–Барух, лежа без сна рядом с Керен, очень отчетливо вспомнил тот ранний вечер двадцать пятого мая: в отличие от их предыдущих забав, когда они спускали штаны до колен, Санька разделся совсем. Он поначалу придерживался все тех же правил, но потом поймал борькину руку и положил ее на свой напрягшийся член.

Борька почувствовал его нетерпеливую дрожь.

Поначалу он, лежа на левом боку и сжимая правой рукой Санькино торчащее достоинство, пытался, как всегда, найти позу поудобнее. Через пару минут Санька начал сопеть и разжал захват между ног. Он выпятил ягодицы и заерзал по кровати, как бы приглашая Борьку внутрь. Борька, сам того не ожидая, прижался сзади к Саньке, прихватившему его ягодицами. Медленно Борька распрямился и вошел в его задний проход, левой рукой судорожно обнимая санькино плечо, а правой сжимая Саньку спереди. Это было не похожее ни на что новое ощущение. Они оба, не сговариваясь, помедлили пару секунд, а потом Санька сильно сжал ягодицы, вдавливаясь одновременно в борькину руку. Борьке захотелось глубже, но Санька не пускал. Тогда он разжал правую руку, и подхватил Саньку снизу, заграбастав мошонку. Тот сжался спереди, широко раздвинув задний проход, так что Борька одним движением продвинулся внутрь. Санька лишь глубоко вдохнул воздух и, тоже привыкая к новому ощущению, затих на минуту.