Барух всегда слишком ценил собственную свободу, чтобы считать время, проведенное в армии, свободой. Сейчас, когда всякие сборы давно уже кончились, оглядываясь назад, он с тоской подумал, что упустил свой шанс завести "боевых" друзей, с которыми можно оторваться, которые примут его, как он есть, кому можно сколько угодно жаловаться на жизнь, на утраченные возможности, на идиотов начальников, на тиранию и склочный характер благоверной, по традиции называемой "главнокомандующим".

Что было в двадцатилетнем промежутке между Лорой и Керен? Долгая череда женщин, с которыми он встречался, жил от полугода до года, что всегда кончалось одним и тем же – проявлением нетерпения, посягательством на свободу, которой он так дорожил. В университете он увлекся восточными женщинами, в Израиле раскрепощенными, знавшими толк в угождении мужчине в постели и вне ее. С конца восьмидесятых появилось множество русских, гораздо менее раскрепощенных, но более простых в общении. Как когда–то мальчик Боря смотрел в рот Залкиным, они ловили каждое его слово, а мудрые по жизни полезные советы Баруха–бывалого принимались ими за истину в последней инстанции. У русских, впрочем, латентный период заканчивался гораздо быстрее, чем в среднем по стране, но, в итоге, еще недавно умная, привлекательная и интересная спутница жизни начинала вдруг казаться сварливой, глупой и надоедливой. Всегда срабатывал какой–то триггер, и все заканчивалось.

В нем не было никакой стержневой амбициозной идеи вроде успешной карьеры, хотя многие завидовали его месту работы и положению, не было ассертивности, алчного стремления к деньгам как таковым или обладанию вещами, особенно статусными, как и стремления быть вершителем судеб. Он просто существовал в той среде обитания, куда забросила его судьба. Его жизнь определяли люди, да и вещи тоже, которые в ней появлялись, как изменил когда–то его судьбу кассетный магнитофон "грюндиг" и три кассеты Битлз. Все катилось само собой, как бы и без его вмешательства, но главное, в Израиле он всегда был в ладу с собой и с окружающей средой, и инстинктивно искал того же в других. Всегда находился кто–то, кто за него решал: сначала то была мать, потом ее место заняли Залкины, потом он двигался в общем потоке – диплом инженера–механика (на другой факультет, попрестижнее, все–таки не хватило баллов), потом его на последнем курсе рекрутировали в авиапром, потом соблазнили в inside, где строили новое производство в Иерусалиме и где он остался надолго, не откликаясь на настойчивый зов в start–up[65].

Пока не появилась Керен.

Так чем же Керен взяла его крепость старого холостяка на тридцать восьмом году жизни? Она ценила собственную свободу ничуть не меньше? Она была совершенно независима с финансовой точки зрения и сделала карьеру даже лучше его? Она любила и знала хороший секс? Случалось, что у него были весьма искусные партнерши, но Керен доводила его до совсем других вершин. Голова пошла кругом от высоты? Совместимость, две половинки, которые запоздало нашли друг друга? Или оба вдруг услышали тиканье биологических часов? А может, она поставила ему хорошо замаскированный капкан с этим ее диким необузданным улетным сексом и "хочу сзади"? Может быть, все было просто хорошо просчитано? Эта неясная история с Михаль. Керен не была, конечно, девочкой в свои двадцать шесть, но и никогда не заикалась о прежних партнерах. Керен никогда не задавала вопросов, не интересовалась его прошлыми связями – в обмен на отсутствие вопросов с его стороны. Как это произошло, и почему именно этот выбор? Она просто вошла в его жизнь и осталась в ней навсегда, и он уже не мог прожить без нее? А как же он жил без нее раньше?

В воскресенье, ровно через неделю после второго просмотра "Горбатой горы" Барух отправился на тот же сеанс в третий раз. Он должен был убедиться в своей догадке, и он в ней убедился. Перед ним разворачивалось все то же действие, сменялись все те же картины, но он смотрел фильм совершенно другими глазами. Эннис дел Мар и Джек Твист уже не были двумя заигравшихся мальчишками, мечтавшими трахнуть случайную бабенку, или, на худой конец, овцу – на его глазах зарождалось нечто большее, настоящая привязанность. Отношения, которые прервались осенью у подножья Горбатой горы, но по воле случая, судьбы, провидения, Творца, наконец, возобновились через четыре года – любовь, перед которой нет преград, которая сильнее семейных уз, сильнее оков пуританского общества, сильнее смерти, наконец.

Последние полчаса он едва видел экран, слезы застилали глаза. Нет сомнения в том, что не было никакого несчастного случая – Джека Твиста убили, забили насмерть монтировками, как принято поступать в Техасе с изгоями, в точности как арабские братовья убивают не в меру свободолюбивых сестер.

Какое чувство, какой отклик может вызвать простая сцена гор с двумя едущими бок о бок на лошадях ковбоями, не говорящими друг другу ни слова? Все и ничего. Для них это целый мир, их мир, в котором нет места обману, предательству, лжи, подлости, мелкой корысти – только мужская дружба, перерастающая в сумасшедшее влечение, в любовь, которой нет равной в мире, разорвать которую может лишь смерть, тусклый фиолетовый штемпель DECEASED[66] на вернувшемся письме. Как же он был наивен всего неделю назад, когда подумал, что история Энниса и Джека – всего–навсего ошибка, случайное совпадение времени и места, как у Борьки и Саньки. Как много стоит за кадром: NO INSTRUCTION MANUAL NEEDED! Керен, подумал Барух, сразу почувствовала, что между Эннисом и Джеком есть что–то гораздо большее, чем просто случайное юношеское баловство, а он, по глупости своей, посчитал их отношения просто ошибкой.

Одиночество.

У Энниса дел Мара после смерти Джека Твиста никого не осталось на свете, только бывшая жена и две дочери, которых он не видит. У Баруха тоже есть жена и две дочери, но, несмотря на это, он почувствовал себя страшно одиноким.

В кинозале он оскандалился. Если неделю назад Барух выключил телефон и забыл его включить, то сегодня он забыл поставить его хотя бы на неслышный звонок. Естественно, посреди фильма телефон громко заиграл, и Барух поспешно нажал на кнопку. Поспешно – не то слово, он нажал на зеленую вместо красной, потом, тихо чертыхаясь под громкий храп и ржание лошади Энниса, сразу же на красную.

– Конь звонил дважды, – насмешливо бросила Керен, цитируя бородатый анекдот.

Барух понял, что если начать сочинять, то будет только хуже.

– Я еще раз ходил смотреть "Горбатую гору".

– И в прошлое воскресенье тоже?

– Да, и в прошлое воскресенье – тоже.

 – OK.

Керен повернулась и ушла обратно в кухню готовить ужин. Баруху было ясно, что она не поверила ни одному его слову. Вот и говори после этого правду. Надо было соврать что–нибудь про день здоровья с катанием на лошадях, звучало бы гораздо правдоподобнее, чем три раза подряд смотреть один и тот же фильм, что на него совершенно не похоже.

A slow corrosion worked between Ennis and Alma, no real trouble, just widening water.[67]

Барух почувствовал себя не в своей тарелке: Керен подумала неизвестно что, и было совершенно непонятно, как разрулить эту ситуацию. Хуже всего, что правда такова, что совсем на правду не похожа, правдой не звучит и за правду не принимается. Дело – швах. Не slow corrosion,[68] а прямо–таки wide water, real trouble.[69] И как на зло – эта чертова работа тоже сидит занозой в его голове, чего никогда не бывало.