После бомбардировки Тюренчена 30-го апреля не оставалось больше сомнения, что вскоре последует и атака. Командир 12-го стрелкового полка, занимавшего позицию перед Тюренченом, доносил ген. Кашталинскому, что его полк едва ли будет в состоянии на следующий день выдержать такой гаубичный огонь, как накануне, и поэтому он не берёт на себя ответственности за возможность отступить в порядке ввиду несомненно предстоявшей атаки.

Вместе с тем ген. Кашталинский в ночь на 1-е мая доносил ген. Засуличу, который всё ещё находился в Тензи при своём резерве, что, по его мнению, следует очистить позицию на Эйхо и занять высоты, находящиеся позади Тюренчена, потому что, оставаясь на нынешней позиции, его войска терпят большие потери от артиллерийского огня японцев и в то же время играют совершенно пассивную роль.

Такое мнение ген. Кашталинского, однако, совершенно не соответствовало положению вещей, потому что не было сомнения, что Восточный отряд имел перед собою всю 1-ю японскую армию, силы которой, по донесениям шпионов к тому же значительно преувеличивались. Поэтому не было смысла очистить позицию на Эйхо для того, чтобы занять высоты позади Тюренчена. Если действительно хотели избежать боя с противником, в шесть раз более сильным, то было гораздо благоразумнее и вполне своевременно отступить по направлению к этапной дороге на Фынхуанчен. Конные и пешие охотничьи команды вместе с пулемётными ротами — потому что из 23 конных сотен нельзя было, к сожалению, воспользоваться ни одной — могли отлично прикрыть отступление от Эйхо и задержать, по возможности, наступление японцев.

Ген. Засулич, однако, совершенно не был согласен на очищение позиций. Как мог он согласиться на такое отступление без боя, когда он и без того задолго уже выражал опасение, что его «ругать будут» за это отступление. Тем более, что сам командующий армией по телеграфу выражал ему свой взгляд о необходимости, чтобы даже во время этого отступления выказалось значительное превосходство во всех отношениях русских войск над японскими. Такое требование командующего армией звучало с внешней стороны очень просто, но как это осуществить на практике — должно быть, было неясно и самому Куропаткину.

Ген. Засулич видел себя, однако, обязанным оказать неприятелю «надлежащее противодействие и даже во время отступления доказать противнику превосходство наших войск», поэтому он не решался взять на себя ответственность за отдачу приказания об отступлении. Если бы у него действительно было твёрдое решение со всеми своими силами вступить в упорный бой с неприятелем, имея бесповоротное намерение добиться успеха или погибнуть, то такое решение было бы ещё понятно, как бы мало оно ни соответствовало обстановке.

Но ген. Засуличу вовсе не хотелось в данном случае принять на себя ответственность за бой, и он нисколько не думал жертвовать своими войсками. Ведь сам Куропаткин ему указывал: избегать решительного боя и отступать без потерь. Поэтому его решение не очищать позицию на Эйхо не противоречило полученным им общим директивам и в то же время вытекало из его собственной боязни никоим образом не брать на себя самого ответственность за такое решение.

Ввиду такого настроения ген. Засулич принял только некоторые нерешительные меры. В ответ на донесение Кашталинского о необходимости отступить от Эйхо, он посылает ему приказание: «войскам нигде не оставлять занятые ими позиции, но в случае нового обстрела со стороны японской артиллерии отойти назад на 200-400 метров, чтобы укрыться от огня, но никоим образом не отступать далее».

Таким образом, шеститысячный отряд на Эйхо он предоставил его собственным силам. Мы видим, следовательно, что меры Засулича не противоречили собственно духу стратегии командующего армией: ему тоже, как и ген. Куропаткину, хотелось сражения, но он боялся его[ 2 8]…

Рано утром 1-го мая начальник Восточного отряда лично объезжал верхом позицию под Тюренченом, где в тот же день разыгрался бой, «с целью, — как он сам доносил об этом, — воодушевить войска и внушить им уверенность и необходимость не оставлять позицию без боя». Из своего объезда позиции ген. Засулич вынес впечатление, что солдаты, а также низшие войсковые начальники отнюдь не пали духом.

В расположении войск на позиции у Эйхо были сделаны некоторые видоизменения, но самая суть дела, вопрос о том, что делать дальше — оставался в том же тумане, как и прежде. Ген. Кашталинский в день 1-го мая не отдал вообще никакого приказания. Указания его начальнику левого фланга Потетынза-Чингоу, полковнику Громову, ограничились тем, что он приказал передать ему, что в случае необходимости обороны переправы через Эйхо он ему пришлёт на подкрепление пулемётную роту. Дальнейшее его приказание, которое должно было иметь гибельные последствия, заключалось в том, что он в ночь на 1-е мая отправил в резерв конно-охотничьи команды 10-го и 12-го полков, стоявшие у Чингоу и Потетынза, так что для охраны левого фланга и поддержания связи и разведки остались ничтожные остатки охотников 22-го полка.

Когда, как это видно из вышеизложенного, 3 японских дивизии с огромным превосходством в силах наступали для атаки позиции Тюренчен-Потетынза-Чингоу, ген. Засулич направлялся к штабу 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии в Гантуходзы, где он скоро стал встречать одиночных людей 12-го Восточносибирского стрелкового полка, потом группы из 3-5 человек и, наконец, целые толпы из 20-30 человек, которые все были в полном отступлении. Начальник Восточного отряда тогда понял, наконец, из «интенсивности огня, что мы имеем против себя значительно превосходные силы», и согласился поэтому на отступление с целью занять позицию на речке Гантуходзы.