«И вовсе незачем знать, что я вычитал эту фразу в каком-то романе, — думает Реппер. — Да, но куда же все-таки положить розы, когда я войду к Ханнелоре? На кровать? На тумбочку? Просто сунуть ей в руку? А в руку-то, может, и вовсе нельзя, на цветах могут быть бациллы, и наш Ежик подхватит какую-нибудь цветочную чуму, нет, лучше подожду. Раз часы посещений, значит, придут и другие мужья. Посмотрим, как они».

Мимо Реппера провозят женщину. Под тонкой простыней, словно гора, высится живот. Кожа на лице напоминает захватанный желтый сафьян.

Сестра бросает на Реппера беглый взгляд. В этом взгляде Репперу чудится вопрос, чудится укор. «Ну и гляди, — вызывающе думает Реппер. — Я, что ли, виноват, что у этой женщины такой скверный вид?»

«Интересно, очнулась ли Ханнелора? — размышляет он дальше. — После наркоза. То есть как это после наркоза? Может, не все прошло гладко? И у нее теперь такой же вид, как у той женщины на каталке?»

Сухой жар начинает давить Реппера. Реппер обмахивается цветами, словно веером, но тотчас прекращает это занятие, когда мимо проходит молодой врач.

«Уйду-ка я, — думает Реппер. — Еще целых сорок пять минут ждать, а если ждать здесь, совсем раскиснешь».

Реппер выходит. Услышав крик женщины, он старается шагать как можно быстрее и бесшумнее.

Пивная возле больницы называется «Брёгенкамп». Реппер заказывает светлое пиво. Когда пиво подано, он смотрит на подставку, не изображены ли и тут два дородных монаха, стоящих перед чаном. Но на кружке нет рисунка. Только изречение: «Кто на Руре живет, пиво Штаудера пьет».

— Сюда собрались? — И старикан в очках тычет большим пальцем в сторону больницы.

— Да, — говорит Реппер.

— Прибавление семейства? — спрашивает старикан.

— Сын, — говорит Реппер.

— Надо бы спрыснуть. Хоть стопочку. Сын как-никак.

Реппер знает эту породу. В любой пивнушке как минимум торчит один такой. Профессиональный враль, старый алкаш, который готов, словно в арабских сказках, целый вечер рассказывать тебе разные байки, выдумки вперемешку с правдой, лишь бы заработать на этом две-три рюмки.

«Ну и ладно, — думает Реппер. — Не будем сегодня считать рюмки. За здоровье мальчика».

— Две можжевеловых! — кричит Реппер в сторону стойки.

Приходит хозяин.

— Жорж, Жорж, ты уже и без того тепленький, — говорит он старику.

— Какое там, за весь день на язык ни капли не попало, — заверяет старик.

Но хозяин хорошо знает эти отговорки.

— Да, Жорж, ты так лихо опрокидываешь свою порцию в глотку, что на язык и впрямь ничего не попадает.

— За мальчика вот этого господина! — торжественно провозглашает старичок.

— Будем здоровы, — сурово говорит Реппер. На самом деле он рад. «За мальчика вот этого господина!» Как хорошо сказал старик. Звучит, словно в Библии. Мальчик господина… господний…

Можжевеловка сразу уничтожает скверный вкус во рту. Приторную сухость. Потом Реппер споласкивает горло пивом.

— А-ах, — говорит старичок и утирает рот, словно там налипла пена.

Реппер невольно смеется.

— Тонкий намек на толстые обстоятельства, — говорит он. — Ладно, господин хозяин, принесите кружечку и для Жоржа.

— У жены все в порядке? — спрашивает очкастый старичок.

— Не знаю, — отвечает Реппер. — Меня еще не пускали. Вот будет час посещений… Может, жена даже еще не очнулась от наркоза.

— От наркоза? Значит, сложные были роды? — говорит старичок.

Реппер быстро отставляет кружку.

— Почему? — спрашивает он. — Почему это сложные?

— В родильном отделении главврачом доктор Гольденпот. Он дает наркоз, только когда иначе нельзя. Вообще же он не любитель наркоза. Роды, говорит, — это естественное дело. Женщины должны помогать детям явиться на свет. А не то чтобы сразу отключиться, и пусть за них работают врачи. Роды — великое дело, говорит доктор Гольденпот. А если кто не почувствовал этого великого, для того оно больше и не великое.

— Странные взгляды, — говорит Реппер.