– Нет, в том костюме я кажусь в два раза толще, Дарья, да не затягивай ты так, задохнусь.

– Может все-таки, послушаешь меня, – тетя оторвалась от модного журнала, – одень темно-синее платье, а к нему жемчужное ожерелье, оно строгое по покрою, а темные тона худят.

– Нет, ну тетя, это платье для старух! – разом запротестовали девочки.

– Все, не на бал собираюсь! – спор утих. А я принялась мерить все подряд. В конце концов, остановилась на широкой юбке в черно-белую полоску, с красивым черным шелковым поясом, завязанным сзади кокетливым бантом и белой шелковой блузе, строгого покроя с высоким стоячим воротником и пышными рукавами. Единственным украшением была нитка дорогого отборного жемчуга, подаренная мне отцом. Оценив себя в зеркало, осталась довольна своим видом. На меня смотрела молодая женщина, элегантная и строгая. На свои двадцать девять лет я неплохо выглядела, классическая славянская фигура: пышные бедра, полная грудь, ростом не удалась, но это меня не расстраивало, моя гувернантка – немка – научила держать спину ровно и голову высоко поднятой. Я слышала много комплиментов своей красоте и сиянию зеленых глаз, муж писал шуточные оды моим пухлым губкам и красивым бровям, но главным своим украшением, я считала густые, длинные, каштановые волосы. Даринка, уложила их в большой, тяжелый узел, выпустив по бокам несколько кокетливых прядей. Что ж я готова встретить, хоть саму императрицу.

Тетя, все же соизволила переодеться, и сейчас мучилась в сжимавшем ее корсете, она поминутно поправляла воротник коричневого шерстяного платья, и белый богато украшенный чепец, из-под которого выбивались непослушные пряди ее кучерявых буйных волос. Слава Богу, долго ждать нам не пришлось, не успели мы зайти в парадную гостиную, где спешно растопили печку, как во дворе послышался шум подъезжавших экипажей.

Через несколько минут в гостиную чинно вошел Петр, стараясь ровно держать старческую спину, и, высоким, торжественным голосом объявил

– Коллежский секретарь, судебный пристав, господин Рудавский, господин Савельев, городовой Щука.

Несмотря на очередность представления, первым в гостиную мимо Петра протиснулся городовой Щука, своими размерами, напоминавший, скорее кита. Очевидно, он ожидал увидеть прямо посреди гостиной труп с тесаком между лопаток, вместо этого встретившись взглядом с двумя женщинами, чинно восседавшими в высоких креслах, растерялся, и попятился назад к дверям, натолкнувшись на входившего в это время полненького, круглого человечка. Окончательно оконфузившись, покрасневший как свекла городовой, наткнулся на Петра, отдавив тому ногу, наш дворецкий не удержался и вскрикнул, толкнув, при этом городового, тот бы так и растянулся посреди гостиной, если бы его не удержал за шинель вошедший следом за толстячком … демонический Георгий Федорович. Городовой, наконец, восстановил равновесие, смущенно потупился в пол. Толстячок зло сверлил глазами неудачливого подчиненного, Георгий Федорович иронично улыбался, тетя пыхтела, пытаясь не рассмеяться в голос, а я в конец растерялась.

Господи! Что со мной делается в последние два дня, я то и дело оказываюсь в тупике, вот и сейчас мне бы встать, приветствовать гостей, а я, как последняя дура сижу в кресле, глупо улыбаюсь и таращусь на этого, треклятого учителя латыни и еще чего там! Немую сцену прервал толстячок, он сначала прокашлялся, поправил, неаккуратно повязанный, галстук, еще больше, его растрепав, и неуверенно произнес:

– Добрый день, э, хм, госпожа, э, Анастасия Павловна. – Наконец, взяв себя в руки, заговорил с большей уверенностью: – нас уже представляли, если изволите вспомнить, в доме нашего городского головы на Рождественском благотворительном балу, коллежский секретарь, судебный пристав, Рудавский Семен Михайлович. – С легким поклоном он завершил свою речь.

Я вспомнила его, нас действительно представляли. Семен Михайлович был лет тридцати, тридцати двух, на вид. Невысокий, от чего его полнота еще больше бросалась в глаза. С круглым лицом, пышущим здоровым румянцем, пухлыми губами, широким, монгольского типа носом, с густыми темными волосами и бровями, неуклюжий, с вечно съехавшим на бок галстуком, в первую минуту знакомства мог произвести впечатление такого себе недалекого любителя хорошо поесть, пока вы не встречались с цепким, умным взглядом темно-карих глаз. Говорил он коротко, отрывисто, но каждое слово было взвешено.

– Итак, Анастасия Павловна, прошу прощения, за столь нелепое вторжение. – И он опять зло взглянул на городового, – но будьте любезны объяснить нам значение вашей таинственной записки.

Я встала, посмотрела на толпившихся в дверях посетителей и вспомнила о правилах хорошего тона.

– Господа, простите и вы меня, сегодняшнее утро слишком тяжелое для меня выдалось, пожалуйста, проходите и садитесь. – Я указала рукой в сторону широкого дивана. – Может подать чаю?

Семен Михайлович оглянулся на своего молчаливого друга и подошел к ближайшему креслу. Георгий Федорович занял позицию у дивана. Они дружно подождали пока я чинно, усядусь в свое кресло, после чего и сами присели, городовой продолжал переминаться с ноги на ногу у дверей, но я решила его не трогать, бедняга и так был совершенно сконфужен.

– Благодарим Анастасия Павловна, но чаю не надо, так все же, что случилось?

– Сегодня утром мы обнаружили неизвестного нам покойника в большом флигеле. – Встретившись с удивленным взглядом своих гостей, я вздохнула и предложила: – давайте я вам все по порядку расскажу, только вы выслушайте внимательно, история странная вышла. – И насколько могла подробно, начиная с вчерашнего вечера, рассказала о таинственных событиях в нашем доме.

Надо отдать должное моим слушателям, они ни разу не перебили и выслушали очень внимательно, когда я замолчала, Семен Михайлович задал первый вопрос:

– Флигель заперли, охрану выставили?

– Дом заперли, но охраны не выставляли, у меня немного людей служит, все в основном девицы да старики.

– Если заперли уже хорошо. Вы уверены, что незнакомы с тем, э, человеком?

– Совершенно уверена.

– А вы, э…

– Анна Ивановна. – С достоинством ответствовала тетушка. – Нет, не знакома, в чем совершенно уверена. – И тут не смогла удержаться от своей обычной иронии.

Георгий Федорович, до сих пор молчавший подал голос: