— Нет, — ответил он, — я предоставляю это тебе. Египетскому придворному непременно должно что-нибудь прийти в голову.

Он сказал это очень почтительно, конечно, не желая оскорбить меня, но в его словах слышалось превосходство римлянина.

— Но я римский офицер в звании трибуна, — возразил я, — пожалуйста, не забывай об этом!

— На время, Олимп, — колко усмехнулся он. — По окончании этого похода ты вернешься в Александрию и снова станешь личным врачом твоей царицы.

— Так было решено.

— Вот именно, и поэтому я повторяю свою просьбу.,

Что мне оставалось делать? Я попросил аудиенции и

вскоре был принят.

Император выглядел постаревшим, под глазами у него набухли мешки. Он стоял склонившись над столом и вполголоса диктовал что-то своему секретарю. В палатке стоял тяжелый запах пота и кислого вина.

Он отослал секретаря и предложил мне присесть.

— Глоток вина, Олимп? Или что-нибудь поесть?

Я присел на раскладной стул.

— Нет, спасибо, император, я не хочу тебя надолго задерживать. Я хотел бы только просить тебя отменить децимацию. При определенных обстоятельствах она, конечно, необходима, но здесь ты просто устроишь перед врагом зрелище, которое принесет нам только вред.

Антоний поднял сумрачное лицо и проворчал:

— Зачем ты вмешиваешься в дела военных? Кто подговорил тебя на это?

— Никто, император, только собственные размышления. Поставь себя на место царя Фраата. Он будет смотреть с башни на казнь, потирать руки и говорить: «Этот человек, должно быть, одержим Ахриманом [50] — он делает мою работу и сам уничтожает своих людей».

Антоний ударил кулаком по столу, так что упала чернильница и скатились на пол два стила. Не обратив на это внимания, он взревел:

— Мне совершенно все равно, что подумает и сделает этот отцеубийца! Может быть, он как раз узнает, что такое римская дисциплина, и устрашится.

Я покачал головой.

— Как раз наоборот. Он поймет, что мы уже на пределе и не продержимся здесь даже до зимы. Его шпионы донесут ему, что половина наших людей больны и к тому же давно голодают.

Вместо ответа Антоний указал мне на дверь в палатке, и я вышел.

На следующее утро началась казнь. Тяжеловооруженные преторианские когорты — отборные войска — окружили плотным кольцом место, куда затем явились несчастные защитники, разбившись в группы по десять человек. Большинство из них от страха всю ночь не могли сомкнуть глаз И выглядели уставшими и истощенными, потому что нам пришлось наполовину сократить дневной паек. На лицах людей отражались различные чувства, с которыми они шли на предстоящую казнь. Ведь никто не знал, что его ждет, и можно было увидеть оптимистов, упрямые лица тех, кто говорил себе: «Будь что будет, я не сдамся», и отчаяние тех, кто не доверял фортуне и опасался самого худшего.

Мне было жаль бедных парней, поскольку я никогда не мог согласиться с подобной формой правосудия. Ведь вполне возможно, что жребий выпадет как раз нескольким храбрецам, которых заставил отступить только перевес сил противника, в то время как некоторым из тех, кто струсил, повезет и они останутся в живых.

Жеребьевку производил один из тех немногих, кто не был солдатом, чтобы ничто не могло повлиять на ее исход. Итак, один из погонщиков мулов проходил со шлемом от десятки к десятке. Каждый должен был отвернувшись вытянуть свой жребий, и те, кому доставалась одна из девяти белых палочек, были спасены. Остальные же должны были выйти и опуститься на колени перед карнификсом. Это был не профессиональный палач, а просто один из самых сильных и ловких легионеров, гордившийся тем, что может одним ударом снести голову с плеч.

И они выходили, большинство даже не медля, только некоторые качали головой, не в силах понять, как это фортуна изменила им. Они опускались на колени перед карнификсом, наклоняли голову, тот замахивался, и только в нескольких случаях ему потребовалось больше одного удара.

Я видел только начало казни, а потом ушел прочь, провожаемый укоризненными взглядами.

Должен ли я здесь похвалить дисциплину в римском войске и восхититься мужеством осужденных на смерть, которые, вытянув черную палочку, выходили из строя так молодцевато, будто им предстояло получить награду? Египетский солдат, возможно, бросился бы в ноги полководцу, умоляя его смягчить наказание и обещая исправиться. Но здесь многие вынуждены были расплачиваться за «преступление» немногих, за нескольких бедных парней, потерявших мужество, когда на них надвинулись превосходящие силы врага.

Некоторые из легионеров, с которыми я потом беседовал, отзывались о децимации весьма положительно. Да, считали они, время от времени необходимо устраивать что-нибудь подобное, и к тому же в римских легионах всегда существовал такой обычай. Никто в войске не держал зла на императора за эту казнь и не считал его извергом.

Сначала меня удивляло подобное отношение, но, подумав, я нашел это не таким уж странным. Эти люди испытывали прежде всего огромное облегчение и благодарность за то, что черная палочка досталась не им. Конечно, они сочувствовали своим менее везучим товарищам, но чувство счастья от того, что они еще раз уцелели, перевешивало все остальное. После этого люди особенно старались превзойти друг друга в исполнении своего служебного долга, не говоря уже о том, что они больше ценили приказы вышестоящих командиров и видели в них божественное Провидение. Так было и в Египте: приказы и решения того, кто восседал на троне фараонов, не подлежали сомнению или критике. Все, что исходило от повелителя или повелительницы «обеих земель», было с согласия и одобрения богов, и никто не осмелился бы противиться им.