— Такие ожидания приходят в Маньчжурские армии с каждым письмом из дома. А успехов больших всё нет и нет. Впрочем, вы, Михаил Алексеевич, с этим скоро столкнётесь.

— С чего мне будет приказано начать исполнение обязанностей по службе, Александр Васильевич?

— Вам придётся завтра с утра отправиться на станцию Суятунь и провести там рекогносцировку японской позиции. Есть надежда, что Куропаткин даст приказ её атаковать.

— Приказание понятно. Какие будут к нему дополнения?

— Возьмите с собой двух-трёх штабных офицеров. И обязательно десяток казаков из забайкальцев, на всякий случай...

Профессор Николаевской академии Генерального штаба сразу заставил говорить о себе в 3-й Маньчжурской армии, так как лично отправлялся на самые опасные рекогносцировки. Часто он проводил их, как это было у Суятуня, под пушечным и ружейным огнём японцев. Те сразу усматривали в небольшой кучке неприятельских конников важные персоны, поэтому не жалели снарядов и патронов.

Был случай, когда разорвавшийся неподалёку японский снаряд, начиненный «шимозой», поразил осколками коня генерала, а его самого взрывной волной выбросило из седла. Алексеев отделался тогда сильными ушибами или, как говорили, «малой контузией». Сознание от удара о землю он всё же на минуту-другую потерял.

Соскочивший на землю конвойный казак-забайкалец растормошил контуженного:

— Ваш бродь, вставай. Слышишь, третий снаряд япошки в нас посылают. Пристреливаются, значит.

— Слышу. Как мой конь?

— Наповал. Все осколки бедолага принял на себя.

— Ещё кто-нибудь пострадал из людей?

— Нет, ваш бродь. Шимоза рванула перед вами. А вы были всех впереди. Только коней распугала по полю. Поди-ка сдержи испугавшегося коня. Не удержишь.

— Ты какого полка будешь, казак?

— Четвёртой сотни первого Аргунского полка Забайкальского войска. Приказной Христофор Алексеев.

— Тёзка значит. Помоги-ка встать.

Казак помог генералу встать на ноги. Подвёл ему своего Коня и подсадил в седло. К этому времени стали собираться другие участники рекогносцировки, испуганные взрывом снаряда кони которых понесли.

Оставшийся без лошади казак устроился за спиной одного из однополчан. Японская батарея послала удалявшимся русским ещё не один снаряд, но они падали то с недолётом, то с перелётом. Конники скакали молча. Только раз, повернувшись в седле, генерал-майор сказал приказному Алексееву:

— Что, тёзка! Вижу, не страшна тебе японская шимоза.

— Пообвык, ваш бродь. На войне с первых дён.

— Награды есть?

— Нет ещё.

— Значит, будет. За рекогносцировку и бесстрашие представлю тебя к медали «За храбрость». Георгиевский же крест заслужи в бою.

— Рад стараться.

— Смотри. В станицу с войны вернись кавалером Георгия. По виду ты из молодцов-забайкальцев...

Довольно скоро Михаил Васильевич понял, что многие неудачи русских войск в Маньчжурии напрямую связаны с личностью главнокомандующего. Куропаткин, боевой скобелевский начальник штаба, явно не годился для должности, которая требовала от него прежде всего самостоятельных, волевых решений. О наступательных действиях недавний военный министр России, похоже, даже и не помышлял.

Больше всего Алексеева коробило в личности главнокомандующего то, что он «собственноручно» отдавал инициативу на войне противной стороне. Японцы умудрялись браво наступать даже при меньших силах, постоянно грозя неприятелю обходными манёврами. Куропаткин же, обладая более многочисленной силой, даже не пытался охватить японские фланги. Речь шла о его тактической неподготовленности, он проигрывал маршалу Ивао Ояме во многом, и прежде всего в активности действий.

В «Аргентинском архиве» генерала Алексеева, который увидел свет в российском Отечестве в начале 90-х годов прошлого столетия благодаря заслугам его младшей дочери Веры Михайловны Алексеевой-Борель, хранится немало писем, которые Михаил Васильевич отправлял из Маньчжурии жене. В одном из них он пишет о том, как провёл декабрьский день Рождественского сочельника:

«...За столом сказали, что 25-го к 10 часам утра начальник штаба Главнокомандующего приглашает в Чансамутунь на совещание. Изображая из себя начальника штаба 3-й армии (Алексеев в то время исполнял его обязанности. – А. Ш.), я ранее 9 часов вверзился на обозную телегу и отправился за 8 вёрст. В вагоне церкви звонили к обедне; не попасть туда!

Один из приглашённых опоздал, а с его прибытием сели за стол. В половине разговоров зашёл сам Главнокомандующий, и дальнейшее совещание велось им, т.е. говорил, высказывая свои пожелания, неустановившиеся, без широты замысла, в которых за мелочами исчезла та общая идея, которая должна проникать всюду, не давая этим мелочам затемнять важное.