— Чтобы вместе с ним громить китайцев.

— А чем вас привлёк именно Дамби-Джамцан? Ведь есть и другие степные князья, которые воюют с китайцами?

— Дамби-Джамцан мне видится истинным азиатским вождём. Я думаю, он связан с потусторонними силами.

— С чем?

— С духами Востока. Вы знакомы лично с Дамби-Джамцаном?

— Конечно. Его кочевья, как он их заимел, соседствуют с моей факторией. Я ему не раз доставлял наши сибирские товары: чугунки, топоры, ножи и прочее железо. Он мне даже сказал, что собирается купить какие-то сельскохозяйственные машины.

— Это зря. Монголам не надо лезть в европейскую цивилизацию. Степных азиатов это может погубить.

— Почему же погубить, если они захотят пахать свою степь?

— Кочевник, каким он был ещё за столетия до Чингисхана, не должен менять своего образа и смысла жизни.

— А что его может удержать в таком желании?

— Их духи. Они степные.

— Вряд ли сам Дамби-Джамцан так считает. К тому же он, как говорят, не монгол. Хотя степные языки знает отменно, равно как буддистские законы и монгольские обычаи.

— Тогда кто он, этот князь? Что вы о нём слышали?

— О его происхождении слухи ходят самые разные. Называют его сами монголы просто Джа-ламой, но с подчёркнутым почётом. Одни говорят, что он наш россиянин, астраханский калмык Амур Санаев. Другие — что торгуют Палден.

— А где он родился, этот буддистский лама в княжеском обличье?

— Здесь все слухи сходятся в одном: Дамби-Джамцан родился в России. У нас, в отечестве.

— Так и в газетах писали. Однако те же газетчики пишут, что Джа-лама — фигура таинственная и мифическая.

— Здесь газетчики говорят чистую правду. Имя Джа-ламы в степях от Байкала до Великой Китайской стены, от Гималаев до киргизских степей в нашем Туркестане имеет магическое воздействие на степняков. Я В атом сам не раз убеждался.

— Так кто же он, по-вашему?

— По-моему, Дамби-Джамцан просто разбойник и странствующий буддистский монах.

— На кого он смахивает из наших? На Стеньку Разина или на донского казака Пугачёва?

— Ни на того, ни на другого. Это беглый монах Григорий Отрепьев, добравшийся до шапки Мономаха.

— Князь, как пишут газеты, сегодня силён собственным войском и богат среди подобных ему монгольских князей? Так ли это в действительности?

— Сейчас у него около двух тысяч семей пастухов, которые стали его данниками. И масса слуг, которые неизвестно чем заняты с восхода до захода солнца. Просто удивляюсь, зачем буддистскому монаху в княжеском халате столько слуг в степи.

— А войско?

— Несколько сотен конных солдат-цэриков. Всех их он одел в русскую военную форму. Сам носит под халатом наш армейский офицерский мундир.

— А звание какое?

— Не знаю. Под шёлковым халатом звёзд на погонах не видно. Но они на его плечах есть.

— Пишут, что он очень суров, этот Джа-лама?

— Да, это действительно так. Он враг пьянства, сам не пьёт и не курит. Уличённых в пьянстве лам насильно расстригает и превращает в своих послушных цэриков.

— Чем же он держит солдат в повиновении?

— Чем держит? Да только суровостью наказаний за самую малую провинность. Лупит их плётками так, что крик по всему Кобдо стоит. Собственноручно пытает своих врагов, вырезает у них со спины полосы кожи. Жуть азиатская.

— Знамя армия князя имеет?

— Имеет. Ещё какое — из золотой парчи. Он его освятил по древнему монгольскому обычаю.

— Это как?

— Приказал зарубить у подножия знаменного древка пленного китайского солдата. Его кровью и освятили раззолоченное боевое знамя...

Путь из Улясутая до Кобдо был долог. На привалах, перед тем как расположиться на ночлег, Унгерн добросовестно записывал монгольские слова и с помощью Бурдукова учился объясняться на языке степного народа. К предстоящей военной службе у князя Дамби-Джамцана барон готовился самым серьёзным образом. Естественно, казачий сотник рассчитывал только на командную должность. Солдат Джа-лама мог набрать и из пастухов-данников, и среди разных степных бродяг.

По пути Бурдуков убедился, что такой человек, как его спутник, не пропадёт ни в степи, ни в тайге. Стрелял он метко, на каждом ночлеге монгол — улачи свежевал то косулю, то подстреленного в камышах у одного из многочисленных озёр кабана. При этом барон высказывал полнейшее презрение к любым путевым удобствам, устраиваясь спать прямо на земле у тлеющего костра, подложив под голову седло, снятое со своего коня. Не заботился он и о чистоте своей одежды.

Когда путники садились на коней и небольшой стенной караван из десятка верховых и вьючных лошадей продолжал свой путь, изредка встречая юрты пастухов, Унгерн заводил вновь разговор о Джа-ламе. Он всё больше интересовался мифической стороной личности монгольского князя. Или, говоря иначе, силой его магического влияния на степняков, которые по природе своей были большими мистиками;