С самим князем Дамби-Джамцаном-ламой Унгерну больше встретиться не придётся. Правительство Урга в самом начале 1914 года, пугаясь всё растущего могущества новоявленного князя, обратилось с тайной просьбой к России. Отряд оренбургских казаков из Кобдо совершил налёт на княжескую ставку. Джа-лама был «почётно» схвачен прямо в своём шатре и увезён на «временное» жительство в Сибирь. Там он скоро «затерялся». Теперь в Урге не могли опасаться сильной личности, конное войско которого немногим уступало числом ургинской армии.

Ургинское правительство не только так обезопасило себя. Джа-лама, ставший фактическим правителем Кобдского округа (вернее, его большей части), не раз сделал набеги на соседний Алтайский округ, где стояли китайские войска. Те в ответ угрожали Кобдо. Но военный конфликт в западной части Халхи грозил Урге серьёзными осложнениями в отношениях с Пекином. В таком развитии событий не были заинтересованы и в российском Министерстве иностранных дел.

Унгерн, проживая в Кобдо, не раз пытался добиться разрешения поступить на службу к монгольскому князю, отряды цэриков которого то там, то здесь сталкивались с китайскими войсками. Но власти строго-настрого запретили отставному офицеру воевать под окроплённым человеческой кровью знаменем Джа-ламы. Да и к тому же монгольско-китайская война подходила к своему дипломатическому завершению.

К тому времени сотник фон Унгерн-Штернберг поступил на должность сверхштатного офицера в бурятский Верхнеудинский казачий полк, несколько сотен которого квартировали в Кобдо, составляя часть его русского гарнизона.

В самом конце 1913 года правительства Санкт-Петербурга и Пекина подписали русско-китайское соглашение об автономии Халхи — Внутренней Монголии. Пекин сохранял в этой части Центральной Азии только формальный суверенитет. В это время из Благовещенска в канцелярию Верхнеудинского казачьего полка пришли документы, в которых говорилось, что добровольная отставка сотника Амурского казачьего войска барона Унгерна-Штернберга высочайше утверждена.

За время своего пребывания в Кобдо Роман Унгерн сильно изменился. Он уже не пил. Обществу казачьих офицеров, за исключением разве что боготворившего его Резухина, предпочитал молчаливое одиночество. Он любил поразмышлять сам с собой о значении Срединной империи и буддизма для человеческой цивилизации. Не случайно в год своей смерти он не раз скажет окружавшим его людям следующие фразы:

— Спасение мира должно произойти из Китая. Это моя святая убеждённость...

— Спасение европейской цивилизации примет только из Срединной империи с её монгольскими степями...

Знавший Унгерна по жизни в Кобдо русский поселенец (их тогда называли колонистами) Иван Кряжев, участник нескольких научных экспедиций по Центральной так описывал времяпрепровождение будущего белого генерала:

«Барон вёл себя так отчуждённо и с такими странностями, что офицерское общество хотело даже исключить его из своего состава, но не могли найти за ним фактов, маравших честь мундира...»

«Унгерн жил в Кобдо совершенно наособицу, ни с кем не водился, всегда пребывал в одиночестве. А вдруг ни с того ни с сего, в иную пору и ночью, соберёт казаков и через весь город с гиканьем мчится с ними куда то в степь — волков гонять, что ли. Толком не поймёшь. Потом вернётся, запрётся у себя и сидит один, как сыч. Но, оборони Бог, не пил, всегда был трезвый. Не любил разговаривать, всё больше молчал...»

С получением документов об отставке сотник Унгерн-Штернберг уже не мог оставаться в забайкальском Верхнеудинском казачьем полку на должности сверхштатного офицера. Пришлось ему распрощаться и с Кобдо, и с самой Монголией. Он покидал Халху, как казалось, навсегда. Так думали знавшие его по службе на восточных границах империи люди. Но самому барону, бредившему восточной мистикой, так не думалось.

«Прикосновение» к Азии, познание духов Востока не прошло для Романа Фёдоровича Унгерна фон Штернберга бесследно. Он верил в то, что его судьба в степях Халхи и Забайкалья, с буддистскими дацанами монголов и бурят. Там, где рано или поздно сполохи военного пламени призовут к оружию тысячи и тысячи степняков. А чтобы побеждать, будет нужен не кто-нибудь, а именно он, барон Унгерн фон Штернберг. Познавший, как ему казалось, душу глубинной Азии.

В Халхе сотник Унгерн случайно познакомился с казачьим офицером, хорунжим Григорием Семёновым. Выходец из станицы Дурулгуевской поразил барона при первой встрече тем, что свободно владел монгольским и бурятским языками, запросто общаясь с халхинскими пастухами.

Семёнов служил в Верхнеудинском полку, но вскоре после окончания Оренбургского казачьего юнкерского училища был откомандирован в Монголию. Там он вошёл в состав военно-топографической команды и объехал с ней едва ли не всю Халху, вплоть до границ с китайской Внешней Монголией. Российский Генеральный штаб очень интересовал стратегически важный театр возможной войны в Центральной Азии, а надёжных географических карт не имелось. Вот и занимались военные топографы с приданными им в помощь казаками-забайкальцами съёмками на местности в чужой стране, формально подвластной Китаю.

Первая встреча, в Кобдо, оказалась для обоих памятной. Прибытие в небольшой монгольский городок военно-топографической команды было немаленьким событием. Казаков и офицеров Верхнеудинского полка радовало то, что воинская команда, сопровождавшая нескольких топографов, состояла из их земляков и однополчан. Из состава тех бурятских сотен, которые остались дома, в Забайкалье.

Унгерн оказался среди тех, кто встречал прибывших топографов у рубленного из сосны дома, в котором размещался гарнизонный штаб. Один из полковых офицеров, Резухин, сдружившийся с бароном-«отшельником», сказал ему: