столе или потолке храма. Художники говорят не с нами

и не нам. Они говорят себе и спорят с собой. Это как пускать

камешки по воде или гулять с собакой. И нет искусства там,

где вместо внутреннего диалога — отмороженное молчание,

желание щелкать клювом или надувать пузыри из слюней.

Хрустящий подзатыльник отца прервал мой полет мысли.

— Ты, мать твою, совсем спятил?! — он кричал мне прям

в ухо. — Это был мой начальник! Человек, который держит

всех за яйца! Совсем поехал умом со своими картинками?

Еще раз ты что-то вякнешь, когда ко мне придут люди, я тебе

устрою «Ночь над Днепром»!

Идея для картины: рожок из-под мороженого, наполненный

черепом, этикетками прохладительных напитков,

штрих-кодами и всевозможным мусором (мусор размножить

или свести к минимуму); все это обернуто полицейской лентой

с надписью «Насилие как социальная помощь».]

Мне было обидно, что он ударил меня, хотя, с другой стороны,

наверное, он прав.

На секунду Я опять задумался, стоит ли заводить ребенка,

чтобы отдавать ему свои лучшие годы и лучшие нервные

клетки.

Папа хлопнул дверью, заставив меня подпрыгнуть. Помоему,

все равно день продуктивный — столько маленьких

открытий. Теперь будет о чем подумать, когда отправлюсь

в магазин за сигаретами.

Я витал в легкой прострации, когда мне позвонил Ринго.

— Эй, маляр, как твои успехи в самопознании? Надеюсь,

ты пользуешься салфетками и не сильно напрягаешь руку?

Пам-пам-пам — ха-ха-ха!

— О Рингуар, тебя не провести! Я как раз нащупывал простату

в поисках вдохновения. — Чем омерзительней шутишь,

тем больше шансов завершить разговор. По утрам эти телефонные

звонки вечно сбивают с толку.

— Я могу к тебе заехать. У меня есть нечто для поднятия

твоего арт-тонуса.

— Нет, парень, гашиш меня не манит. И потом, моя мама

считает меня торчком. Мне даже кажется, она рыщет по

моим вещам, пока меня нет.

— Детка, ты просто параноик. Дали говорил, что Художник

должен курить гаштет не более пяти раз за жизнь. Один раз

мы курили с тобой в клубе, и еще один у прудов, помнишь?

Ты тогда как идиот нарвал полный букет камышей. В общем,

у тебя есть еще три легальных раза дунуть. Помни это!

Я промычал и снова решил отвалиться спать. Продуктивная

деградация.

День проходит впустую? Ложись спать, испорть его окончательно!

Но, кстати, сон развивает фантазию, если проецироваться

на то, что видишь, и стремиться привнести это на бумагу.

Собственная теория.

Облепленный Мани, Лоном и Стелой — моими кошками,

Я уснул. Как ни надеялся Я увидеть в этом сне откровение

небес или хотя бы что-нибудь из жизни Творцов, мне снился

какой-то бред. Будто Я одет в костюм космонавта и всячески

пытаюсь найти самоучитель испанского языка. В такое даже

вдумываться лень.

Проснулся Я под вечер, родители с моим младшим братом

как раз ужинали или обедали.

Папа все еще был на меня зол, поэтому Я молча сел и молча

ел. Пока ел, думал почему-то о цифровой живописи. Я не очень

хорошо понимал ее предназначение, до тех пор пока у меня не

кончились альбомные листы. Наверное, это круто — рисовать

на компьютере: бесконечная палитра, бесконечные листы,

и сохранять все это можно в чумовом расширении, а потом

распечатывать и проводить выставки. Фотографы ведь именно

так и проводят. И вот Я думаю обо всем этом, а сам смотрю

в одну точку, а точка эта — подвеска на маминой шее.

— Эй! — внезапно сказала она. — В последнее время

у тебя очень странный взгляд и поведение. Мы с отцом серьезно

обеспокоены происходящим в твоей голове. Если это

из-за той твоей Радио-Девочки, то ты должен понять, что…

— Мама… Это не из-за девочки, и Я знаю, к чему ты клонишь;

нет, Я не принимаю наркотики. Я думаю о картинах.

Я ведь решил на днях стать Художником; звучит глупо, но теперь